Неизвестная Х

Эпизод 1: знакомство со злодеем

Холера – острая диарейная инфекция, которую вызывает бактерия Vibrio cholerae, или холерный вибрион. Это паразит, но всю прелесть проживания в человеческом кишечнике он оценил не сразу. Когда-то давно его хозяином был планктон, обитавший в индийских реках и Индийском океане, а принести существенный вред человеку вибрион не смог бы при всем желании: он был не способен выжить и закрепиться в человеческом желудочно-кишечном тракте. Но несколько мутаций значительно повысили его шансы. Прежде всего бактерия отрастила жгутик, благодаря чему вибрионы смогли объединяться в колонии (этими жгутиками бактерии смогли цепляться друг за друга). Также она стала вырабатывать фермент муциназу, который разжижает слизь в кишечнике (а слизь необходима для защиты его стенок от патогенов). И еще вибрион научился выделять токсин холероген, который нарушает систему всасывания воды и электролитов: натрия, хлора, калия, что поддерживают кислотно-щелочной баланс в организме. Под действием этого токсина человек быстро теряет жидкость (в процессе неукротимой рвоты и поноса), из клеток активно вымывается калий, что нарушает работу мышечной и нервной систем. Снаружи это выглядит как стремительное «высыхание». С такими умениями холерному вибриону было несложно время от времени запускать эпидемии в его родной долине Ганга – жарком, влажном и многонаселенном краю, а также распространяться по всей Южной Азии. В Европу холера попала цивилизованным путем: благодаря развитию торговли и транспорта, а также войнам.

Vibrio cholerae. Фото: Hans R. Gelderblom, rki.de

Первая официально зарегистрированная вспышка холеры началась в 1817 году на берегах Индийского океана, после проливных дождей. За несколько лет пандемия охватила всю Азию и даже добралась до Астрахани, но дальше пройти не смогла из-за суровой зимы. Во время второй пандемии, которая началась в Индии в 1829 году и длилась 20 лет, с холерой познакомились Россия и Европа, Африка, Северная Америка и Австралия. Оказалось, что «цивилизованный мир» защищен от таких инфекций ничуть не лучше, чем далекие «дикари». Всего ученые выделяют семь холерных пандемий, причем последняя (ее вызвал уже другой возбудитель: вибрион Эль-Тор) завершилась только в середине 1970-х, которые для многих наших современников были буквально вчера. Неудивительно, что в XIX веке люди были перед холерой безоружны.

Жертва холеры. Иллюстрация: E. Schwarz, wellcomecollection.org

Эпизод 2: факты и гипотезы

Чтобы понять причины такого бессилия, достаточно вспомнить, на какой ступени своего развития находилась в те годы медицина. Ученые все еще всерьез воспринимали гуморальную теорию, в основе которой лежит идея о балансе четырех жидкостей (гуморов) в здоровом организме: крови, лимфы (она же флегма, она же слизь), желтой и черной желчи. Если какой-то гумор в избытке, человек заболевает, а чтобы его вылечить, надо восстановить баланс. Эту теорию сформулировал Гиппократ, который жил в V–VI веке до н. э. Но и его коллеги в XIX веке делали своим «холерным» пациентам кровопускания и давали рвотные (например, сурьму) и слабительные (например, хлорид ртути), чтобы вся лишняя желчь вышла наверняка. Еще одним популярным средством «от всего», включая холеру, были клизмы с табачным дымом. Их использовали с 70-х годов XVIII века и вплоть до середины XIX. Сначала дым просто вдували в кишечник через трубочку, потом появились специальные приспособления с мехами. Возможно, так и родился известный фразеологизм, означающий чрезмерную опеку? В общем, из популярных методов лечения вред при холере не причиняли разве что гомеопатические, когда людям просто давали воду.

Еще одна популярная медицинская теория тех лет (и тоже наследство Гиппократа) – миазматическая. В соответствии с ней причиной инфекционных болезней считались миазмы: некие «заразительные начала» в воздухе, которые образуются при гниении чего-либо, содержатся в испражнениях и прочих дурнопахнущих субстанциях. Человек вдыхает миазмы и заболевает.

В этой теории есть зернышко истины: возбудителями инфекций действительно являются «заразительные начала» – бактерии и вирусы. Существование таких частиц даже предположил в XVI веке венецианский исследователь Джироламо Фракасторо. Его не восприняли всерьез, как и флорентийского анатома Филиппо Пачини, который в 1850-х описал изменения слизистой оболочки кишечника при холере и миллионы палочковидных телец – их он считал возбудителями заболевания. Это были холерные вибрионы, которые немецкий микробиолог Роберт Кох переоткрыл только в 1883 году – к тому времени Луи Пастер уже представил свою микробную теорию болезней, Джозеф Листер уже придумал антисептику, и в целом медицинское сообщество было более готово к новым открытиям, чем при первом знакомстве с холерой.

Эпизод 3: проблески смысла

Определенную пользу устаревшие представления все же принесли. В частности, на миазматическую теорию опирались сторонники обновления канализации в Лондоне. В 1850-е Темза, которая являлась одним из источников воды для горожан, была, пожалуй, даже грязнее Ганга, поскольку в нее отправлялись не только экскременты и прочие отходы, но и промышленные химикаты. Из-за жуткой вони гулять по набережной было совсем не романтично, а в жаркую погоду это становилось риском для жизни.

Темза представляет городу Лондону своих отпрысков: дифтерию, золотуху и холеру. Иллюстрация: John Leech, журнал «Punch», 1858 г. magazine.punch.co.uk

Лето 1958 года выдалось особенно знойным, уровень воды в Темзе упал, обнажив заваленные нечистотами берега. Из-за Великого зловония (под таким названием ситуация вошла в историю) даже парламент намеревался эвакуироваться из Вестминстерского дворца. К тому времени в Лондоне уже началось строительство новой системы канализации. То, что именно она спасла город от холеры, подтвердила последняя вспышка, которая произошла в городе в 1866 году. 93 % погибших от инфекции были соседями – жили в одном из районов на востоке Лондона. Его еще не успели подсоединить к новой системе, из-за чего в местный питьевой водозабор попали сточные воды.

Строительство канализационных тоннелей в восточном Лондоне, 1859 г. Иллюстрация: F. Thompson, wellcomecollection.org

А ведь семнадцатью годами ранее еще один лондонец, врач Джон Сноу, утверждал, что холера распространяется именно с грязной водой. Он-то как раз не доверял теории миазмов, но и предположить, что являлось возбудителем холеры, еще не мог. Сноу лишь был уверен в связи болезни и воды и даже опубликовал статью об этом. Она никого всерьез не заинтересовала, так что в следующий раз Сноу постарался собрать неопровержимые улики, то есть факты.

Суп-монстр, в обиходе называемый водой из Темзы. Иллюстрация: W. Heath, commons.wikimedia.org

В 1854 году он исследовал вспышку холеры лишь в одном микрорайоне: в окрестностях Брод-стрит в Сохо. Сноу опросил людей, собрал статистику и составил карту распространения холеры. Она показала, что главное зло района – конкретная водозаборная колонка, и Сноу добился от местных властей, чтобы с нее сняли рукоять. Жителям пришлось брать воду в другом месте, и холера начала отступать. Позже оказалось, что в колонку действительно поступала вода, загрязненная стоками.

В расследовании Джона Сноу был один парадокс: в монастыре, который тоже находился в окрестностях Брод-стрит, холерой никто не заразился. Разгадка оказалась простой: монахи пили не воду, а пиво собственного изготовления. Еще один напиток, который оказался сильнее холеры, – чай. Во время третьей эпидемии в России было меньше жертв, чем ранее, – люди полюбили чаевничать, а кипячение для холерного вибриона – смерть. Также смертельно для него все, что крепче 15 %, но такие напитки мы не одобряем.

Эпизод 4: трюки старые и новые

Пытаясь хоть что-то противопоставить неукротимой напасти, люди прибегали и к нестандартным средствам. Например, в Париже, куда холера пришла весной 1832 года, аристократы устраивали холерные маскарады. За вечер с такого мероприятия вполне могли вынести несколько трупов, но веселье продолжалось – назло смерти, так сказать. Здесь можно провести аналогию с чумными плясками Средневековья. Некоторые специалисты их связывают с потребностью снять напряжение, не сойти с ума в ожидании скорой унизительной смерти в луже фекалий. Годы спустя, уже во время Второй мировой войны, жители Лондона так же отплясывали во время бомбардировок, когда прятались в метро.

Холерный галопад. Иллюстрация из книги N. P. Willis «Pencillings By the Way», abebooks.com

Еще одна «культурная» особенность эпидемий холеры во Франции: они начинались после новых достижений знаменитого композитора Джакомо Мейербера. Опера «Роберт-дьявол» «вызвала» холеру в 1832 году, «Пророк» – в 1849 году, «Звезда Севера» – в 1854 году. «Совпадение? Не думаем!» – писали фельетонисты.

Люди боялись не только умереть от холеры: они боялись выжить, но осознать это уже в могиле. Поскольку было ясно, что болезнь чрезвычайно заразна, от трупов избавлялись как можно быстрее, иногда через несколько часов. Случаи, когда людей хоронили заживо, были и ранее. Чтобы их избежать, в XVIII веке во многих странах ввели правило откладывать погребение до третьего дня, которое во время эпидемий никто не соблюдал. Также появилось несколько конструкций безопасных гробов, благодаря которым погребенный мог подать знак, что погребли его преждевременно. Такие гробы использовались вплоть до 1930-х годов. Самый популярный вариант был оборудован трубой. Через нее к умершему (или к выжившему) поступал воздух, а главное – веревка, которая под землей была привязана к руке или ноге, а на поверхности – к языку колокола. Если человек пробуждался и понимал, что лежит в гробу, он звонил в колокол.

Схема гроба с колокольчиком. historycollection.com

Конечно, такую сигнализацию могли позволить себе только обеспеченные люди. Для простых было еще одно изобретение, которое помогало врачу убедиться, что больной скорее жив, чем мертв. Стетоскоп изобрел французский доктор Рене Лаэннек в 1816 году, еще до того, как эпидемия пришла в Европу.

Стетоскоп Лаэннека, около 1820 г. collection.sciencemuseumgroup.org.uk

До этого врачи слушали сердце пациентов, просто прикладывая ухо к груди. А Лаэннек был не только врачом, но и джентльменом: однажды его вызвали к юной девушке, и он, чтобы ее не смущать, решил использовать лист бумаги, свернутый в трубку. И «был столь же удивлен, как и обрадован тем, что мог слышать удары сердца гораздо громче и точнее, чем это мне представлялось до тех пор при непосредственном прикладывании уха». Лаэннек понял, что таким способом можно слушать не только сердце, но и легкие, перепробовал несколько материалов и размеров, создавая идеальный стетоскоп, и наконец выбрал ореховое дерево, диаметр 1,5 дюйма (около 4 см) и длину 12 дюймов (30,5 см).

Рене Лаэннек со стетоскопом в руках. Иллюстрация: Théobald Chartran, ru.m.wikipedia.org

Эпизод 5: «самый неизвестный человек»

Помимо установления возбудителя и способа лечения, для избавления от инфекции нужна еще и профилактика, в том числе вакцина. А для создания вакцин в XIX веке требовались не только знания, но и изрядная смелость.

Владимир Хавкин (которому при рождении дали имя на идише: Мордхе-Вольф) родился в 1860 году в Одессе. После гимназии он поступил в Императорский Новороссийский университет на физико-математический факультет. В те годы в вузе работали настоящие звезды российской науки: физиолог Сеченов, эмбриолог Ковалевский, биолог Мечников, который спустя годы получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Именно под влиянием Мечникова студент Хавкин увлекся зоологией беспозвоночных и вступил в общество естествоиспытателей.

Владимир Хавкин. Фото: Elliott & Fry, web.nli.org.il

Вступал он и в другие общества: например, в студенческое революционное движение, а также террористическую организацию «Народная воля», за что его дважды отчисляли из университета, трижды арестовывали и несколько лет держали под надзором полиции. За спасение его светлой головы тоже нужно благодарить Мечникова, который был деканом факультета зоологии. Хавкину разрешили защитить диплом уже после отчисления и даже взяли на работу в зоологический музей при вузе. И даже предлагали преподавать! Только с условием, что он откажется от иудаизма. Хавкин отказался – от этого предложения, зато принял предложение Мечникова, который к тому времени уже уехал работать в Швейцарию. В 1888 году 29-летний Хавкин стал приват-доцентом Лозаннского университета, а затем – по рекомендации своего именитого учителя – сотрудником Пастеровского института в Париже.

«У Мечникова, у Пастера я согласен работать просто лаборантом», – признавался Хавкин. Но он и лаборантом стал не сразу. Первое время он был помощником библиотекаря, а в лабораторию попадал только по вечерам. Ее руководитель Эмиль Ру изучал этиологию дифтерии, сам Пастер уже создал вакцины против сибирской язвы и бешенства. А вот вакцина против холеры не давалась ученым, хотя холерный вибрион уже был открыт (Робертом Кохом в 1884 году). Например, испанский бактериолог Хайме Ферран, экспериментируя со своей вакциной, никак не мог найти безопасную дозировку, его пациенты заболевали и умирали. Хавкин пошел своим путем: после многочисленных опытов нашел дозу «холерного яда», которая убивала кролика за определенное время, а затем успешно привил от холеры морских свинок.

Дальше все было стремительно: 9 июля 1892 года Хавкин поделился своими результатами на собрании Зоологического общества, через неделю сообщил о вакцинации кроликов и голубей, а 18 июля провел эксперимент на человеке: ввел несколько доз холерного яда, смертельных для кролика, самому себе. Следующими испытуемыми стали волонтеры, которые помогли выяснить, что стойкий иммунитет к холере формируется через шесть дней после второй прививки. Хавкин, заручившись поддержкой Пастера, стал предлагать свою помощь эпидемиологическим службам разных стран, прежде всего Российской империи. То, что на родине ему отказали, не так уж странно, если учесть его революционную юность. Но отказы последовали и во Франции, и в Испании, и в Германии. Люди и тогда с подозрением относились к новым вакцинам. Только британские власти, опасаясь за население колониальных владений, решили рискнуть. В Индию бывший помощник библиотекаря отправился уже в качестве государственного бактериолога Британской короны.

Там Хавкину тоже пришлось завоевывать авторитет. Для местных докторов он был выскочкой без медицинского образования, а простые люди, которых холера мучила намного дольше, чем европейцев, к тому моменту уже боялись и ненавидели вообще всех врачей. Как-то Хавкин с помощниками приехали в одну из деревень, а там их встретила толпа, вооруженная камнями. Ученый прятаться не стал: разделся и вколол себе вакцину. Ассистент-индиец растолковал местным, что белый доктор – не британец, а россиянин, и что вот такой укол – единственный шанс не заболеть холерой. Доводы убедили 116 крестьян из 120, и зараза деревню миновала. Весть о хорошем белом докторе разнеслась по стране быстро, за два года Хавкин и его команда иммунизировали 37 тыс. индийцев. Смертность от холеры быстро и существенно снизилась – и это, как мы помним, на родине инфекции, в самых благоприятных для нее условиях. Так что Хавкин вернулся в Европу, как говорится, со щитом. Или на коне.

Вакцинация против холеры в Калькутте в марте 1894 г. nli.org.il

Вскоре он снова приехал в Индию, чтобы разрабатывать другую вакцину, уже от чумы. И снова получилось: после прививки люди заболевали в семь раз реже, а умирали реже в десять раз. Неудивительно, что Хавкина в Индии стали называть махатма, то есть «великая душа». Королева Виктория сделала его кавалером-компаньоном ордена Индийской империи, губернатор Бомбея пожаловал свою резиденцию под лабораторию (сегодня это исследовательский центр Haffkine Institute). При этом на родине белый доктор оставался «самым неизвестным человеком», как выразился Чехов в одном из писем. А сам Хавкин годы спустя написал в своем дневнике: «Главная особенность моей жизни – одиночество».

Эпизод 6: финал

Владимир Хавкин – безусловно, герой нашего сериала, но далеко не единственный. Холеру победило коллективное добро: новые знания о микроорганизмах, перестройка канализаций, внимание к санитарии, обеспечение людей чистой питьевой водой, вакцинация, применение солевых растворов при лечении. Уже к 1920-м годам оказалось, что холеру не так уж сложно лечить. И хотя ею до сих пор болеют, это уже понятный враг со своими слабостями, а не неизвестная переменная Х.