Елена Лучкина: "У отоларингологии женское лицо"

Завотделением отоларингологии ДРКБ — о пути детского лор-врача, о вреде наушников и об опасности детского молчания

Елена Владимировна Лучкина, хирург-отоларинголог с большим стажем, возглавляет лор-отделение ДРКБ вот уже 11 лет. А пришла она в эту больницу сразу после института, в середине девяностых. Доктор говорит, что судьба всегда вела ее по пути отоларингологии, не давая сворачивать нигде — и она счастлива, что вышло именно так. Рассуждая о своем труде, она признается: любит свое дело, вместе со всеми неприятными его моментами. А когда ребенок уходит из отделения здоровым, когда все прошло, как должно было, доктор испытывает радость, не сравнимую, по ее словам, ни с чем. В "Реальном времени" — ее портрет.

"Сколько себя помню — всегда хотела связать жизнь с медициной"

Рассказывая о своем приходе в профессию, Елена Владимировна признается: ей кажется, это было предопределено свыше. Еще маленькой девочкой она будто бы знала, что будет врачом. И даже первые игрушки, о которых помнит наша героиня, были посвящены медицине. Когда ей было лет пять, мама подарила набор, в котором был доктор Айболит и игрушечные медицинские инструменты. А еще были поездки в деревню, к бабушке: рядом с ее домом располагался медицинский пункт, и девочка украдкой заходила во двор, чтобы рассматривать разложенные в кабинете инструменты — пинцеты, стеклянные шприцы…

— Сколько себя помню — всегда хотела связать жизнь с медициной, — вспоминает наша героиня. — В начальных классах у нас было распределение в дружине, на роль санитарки всегда выбирали меня. Мама сшила мне сумочку с красным крестом, в ней всегда лежал бинтик, кусочек ваты и пузырек с йодом, я даже одноклассникам оказывала первую помощь, если они получали царапины или ссадины. Когда я окончила 10 классов, проходной балл в мединститут был 4,75. А у меня было только 4,5. И мама мне сказала: "Лена, ты в институт рискуешь не поступить, иди в медицинское училище".

Девушка последовала материнскому совету и поступила в медицинское училище. Окончила она его в 1985 году. В последний год учебы работала в реанимации РКБ — осталась медсестрой на полставки после практики. Вспоминает: там она получила сильную школу профессионализма, медицинских навыков и дисциплины. Так взрослая реанимация и стала первой встречей нашей героини с детской мечтой.

После окончания училища девушку распределили было медсестрой в отделение анестезиологии и реанимации ДРКБ, но ездить на окраину Казани ей было очень далеко, ведь семья жила в Соцгороде. Поэтому удалось "перераспределиться" — в детское отделение 15-й горбольницы.

— Помню, как пришла к главному врачу и сказала: "Я хочу быть операционной медицинской сестрой". А он на меня посмотрел и сказал: "В лор-отделение пойдешь". Я так расстроилась! Поднимаюсь в лор-отделение, меня там на пороге встречает заведующий, Петр Иванович Юрченко, и ведет по коридору через все огромное отделение (оно было на 60 коек!). В конце коридора была перевязочная и операционная (одним блоком). Я туда зашла, он подвел меня к операционной медсестре, Наталье Степановне, и сказал: "Идите отдохните, я привел вам новенькую, сейчас она поработает". Вот так, с места в карьер, все и началось. Наталья Степановна тогда казалась мне очень пожилой женщиной. А теперь понимаю, что она была моложе, чем я сейчас, — вспоминает Елена Владимировна.

"Мне всегда очень везло на педагогов, на людей"

В отделении молодую медсестру встретили тепло и дружелюбно. Сегодня, по прошествии 37 лет, наша героиня говорит:

— Там была сплошная любовь, невероятные коллеги. Я в этом коллективе выросла. По тем временам, чтобы поступить со льготой в медицинский институт после училища, нужно было три года отработать. Но через три года я вообще не хотела никуда поступать — мне все очень нравилось в этой больнице, я была на тот момент уже старшей операционной медсестрой. Но мне коллеги говорили: "Лена, тебе нужно учиться дальше!" Можно сказать, они настояли на том, чтобы я все-таки поступила в мединститут в 1989 году.

Елена Владимировна целенаправленно поступала на педиатрический факультет: говорит, всегда знала, что будет работать именно в "детстве". А вот на вопрос, почему решила стать отоларингологом, ведь была возможность выбрать другую врачебную специализацию, объясняет: отоларингология выбирает своих врачей сама. Так складываются обстоятельства, и она не встречала коллег, которые целенаправленно хотели бы быть "лорами". У них были и другие интересы, но жизнь все равно привела их в эту специальность — и влюбила в нее.

Правда, саму нашу героиню особо никогда не "штормило" — сказывалось то, что она все студенчество подрабатывала в лор-отделении. Но она признается: ей нравились практически все учебные циклы на всех кафедрах. Чуть было не сошла она с отоларингологического пути, когда училась на кафедре инфекционных болезней:

— Я помню эту кафедру на Вишневского, и она была такая замечательная! Такое там было преподавание, такой интерес к профессии зарождался! Те, кто приходил туда работать, оставались там на всю жизнь, им очень нравилось. Но все же я туда не пришла. А больше не было у меня иных стремлений, я четко и прямо шла по своему пути, который органично и окончательно привел меня в отоларингологию.

Годы учебы пролетели быстро — тем более что студентка продолжала подрабатывать медсестрой в своем родном отделении. Но когда пришла пора распределяться по окончании института, дорога привела доктора в ДРКБ — здесь открывалось второе лор-отделение и нужны были доктора. Сюда она и пришла интерном. Здесь, уже в объединенном отделении, она и работает до сих пор — с 2011 года став его заведующей.

Сегодня она с благодарностью и, можно сказать, с благоговением вспоминает своих наставников, тех, кто вводил ее в профессию:

— Меня еще во время работы медсестрой впечатляло, как работают врачи: как они ведут себя с детьми, как общаются между собой, как обсуждают случаи на пятиминутках, как докладывают о прошедшем дежурстве. И как они держали себя с коллегами: мы ни разу не слышали ни одного невежливого слова в свой адрес. К нам, молодым медсестрам, обращались на "вы", и если нам делали замечание, это было бесконечно стыдно. Хотя это всегда была пара тихих, вежливых слов — нам никогда не делали "разносов" при всех. И потом, придя на работу в ДРКБ, я тоже встретилась с большими профессионалами. Хочу сказать: мне всегда очень везло на педагогов, на людей. Меня всегда окружали большие профессионалы, Люди с большой буквы, и не только в медицинском плане, но и в человеческом. Столько примеров! Стыдно им не соответствовать, просто стыдно!

"Вирусные инфекции очень жестко бьют по иммунитету, особенно по детскому"

Работы у детских отоларингологов было много всегда — и когда Елена Владимировна еще только пришла работать, и теперь, когда она уже прошла многолетний путь в медицине. Но работа эта изменила оттенок. Разительно изменилась ситуация с оснащением, стали другими хирургические подходы, и вся работа очень ускорилась. Не было мобильников и компьютеров, из всей коммуникационной техники в распоряжении отоларингологов был только телефон на дежурном посту. Обращений в приемный покой ДРКБ было много, но, как отмечает доктор, их было гораздо меньше, чем сейчас.

— Я не могу это связать ни с чем другим, кроме как с увеличением вирусной нагрузки на население. Мы раньше никогда не встречались с такими вирусами. Сейчас их очень много, полностью поменялась вирусная популяция. И я говорю не только о ковиде (который, конечно же, принес нам огромный всплеск осложнений), но и о гриппе, и о других вирусных инфекциях. А еще население растет, скученность увеличивается — соответственно, и распространяются инфекции очень быстро. Все это в первую очередь влияет на иммунитет, на ответ организма. Вирусные инфекции очень жестко бьют по иммунитету, особенно по детскому. Дети очень быстро впадают в осложнения — зарабатывают отиты, гаймориты. За этот год мы, по моим ощущениям, прооперировали уже столько детей с осложнениями, сколько за последние три года не оперировали. Выросло количество патологии, она стала моложе и серьезнее, — объясняет наша героиня.

В орбите деятельности отоларинголога — четыре органа: ухо, горло, нос и гортань. И это очень важные и сложные органы, благодаря которым человек познает мир. Именно поэтому так важно нежнейшим образом (по выражению доктора) их сохранить, настроить. Отношение к ним должно быть на "вы". Хирурги-отоларингологи работают для того, чтобы и слух у ребенка не ухудшился, а улучшился, и голос сохранился, и обоняние не было утрачено… А еще Елена Владимировна обращает внимание на то, какие серьезные тут "соседи" — головной мозг, глаза, органы дыхания… А значит, работать нужно в полной мере с ювелирной точностью.

Патологии в спектре лор-врачей самые разные — и острые, и хронические. Со стороны уха это чаще всего отиты, развивающиеся на фоне вирусной инфекции.

— Очень быстро дети дают осложнения: анатомия органа такова, что инфекционный процесс из носоглотки быстро переходит через слуховую трубу в среднее ухо. У нас, как правило, лечатся осложненные отиты — банальные лечатся на уровне первичного звена или в районных больницах. К нам приезжают дети, которые требуют либо прокола барабанной перепонки с санацией, либо хирургических вмешательств, если уже начались осложнения, — рассказывает доктор.

Наша героиня перечисляет самые разнообразные формы осложнений отитов, с которыми приходится сталкиваться хирургам-отоларингологам. Все это серьезные и очень опасные гнойные и экссудативные процессы, которые проходят в среднем ухе. Проводя операции, доктор должна очистить все от гноя, провести санацию, при этом не ухудшив способность ребенка слышать. Но здесь врача подстерегают самые разнообразные опасности:

— Например, в среднем ухе идет ближайшее соседство с внутренним ухом, с лицевым нервом. И если, не дай Бог, произойдет травма лицевого нерва (или его затронет воспалительный процесс), на всю жизнь пациент останется с парезом. Поэтому такие операции длительные, они могут длиться четыре, пять часов и даже больше (в зависимости от того, как глубоко распространился процесс и насколько серьезны повреждения). Все это происходит в заушном доступе, под контролем микроскопа. И тихонечко, как по минному полю, ты начинаешь работать в ухе, рядом с такими "соседями", как мозг, глаза…

Елена Владимировна говорит, что 20 лет назад такие операции проходили совершенно по-другому: хирургия кардинально поменялась. А значит, нужно постоянно учиться: доктора проходят учебу в том числе в федеральных центрах. Сейчас для них открыты различные возможности для обучения: есть многочисленные видеокурсы, а периодически они имеют возможность проходить тренировки на трупном материале. Это недешево, но администрация ДРКБ идет навстречу, и отделение отоларингологии имеет возможность отправлять своих докторов на обучающие курсы.

Разительно изменилась за 20 лет и риносинусохирургия (операции на носу). Практически исчезли разрезы на лице пациентов и в полости рта: риносинусохирургия стала эндоскопической и проводится через ноздри.

— Я переучиваюсь на новую хирургию в течение последних лет постоянно, — говорит доктор. — Этого диктует само время, и это очень интересно!

"Нащупали дырочку у себя — обязательно надо в нее что-то положить"

Инородные тела в ушах, глазах, носу и даже гортани — ежедневная рутина отоларингологов. Их вынимают или в приемном покое, или, если без микроскопа или эндоскопа не обойтись, ребенок отправляется в отделение.

Чего только не засовывают дети себе в уши и носы! Там и семечки, и косточки от ягод, и мелкие детали от игрушек, и камушки, и вообще любые подходящие по размеру предметы.

— Детки очень любопытные, — объясняет доктор. — Нащупали дырочку у себя — обязательно надо и пальчиком туда слазить, и что-то туда положить. В ушко могут бумажку положить. Какие-нибудь пульки, стеклышки от бижутерии прячут туда. Очень опасны в этом отношении магнитные батарейки от часов, особенно их в нос дети любят совать. Дело в том, что они быстро окисляются, и в процесс моментально вовлекается слизистая оболочка. Начинается некроз, в процесс быстро вовлекается хрящевая основа перегородки носа — вплоть до ее растворения. Травматические перфорации могут образовываться после нахождения этих батареек в носу. Мы с ними встречаемся. Поэтому родителей призываю быть очень внимательными — если ребенок притих, нужно внимательно посмотреть, чем он занят. Обязательно убирать все вещи, которые теоретически поместятся у него в ухе или в носу, из его прямого доступа. Инородные тела мы находим и в носу, и глотке, и в ухе…

Доктор вспоминает очень опасный травматический случай из своей практики: ребенок нашел у отца в машине нашел пневматический пистолет, нажал на курок и выстрелил себе в лицо. Резиновая пуля вошла ровнехонько в ноздрю и остановилась между глазной орбитой и носовой пазухой. Ребенку фантастически повезло: до глаза оставалось несколько миллиметров.

А еще родители могут вовсе не заметить инородного тела в носу у ребенка, такие ситуации бывают.

— Они только потом приводят ребенка с жалобами на то, что нос не дышит и из него плохо пахнет. Начинаешь разбираться — а там полный нос гноя и инородное тело. Иногда доходит и до операционной, — объясняет врач. — Ведь если инородное тело долго находится в ноздре, вокруг него нарастает конгломерат фибрина, он твердеет, "каменеет", и получается ринолит ("носовой камень"). Он прирастает к структурам внутри носа, и удалить его — задача непростая.

"Отдельная боль — наушники. Это сплошное безумие!"

Много бывает в отделении отоларингологии и детей с травмами носа, ушей, барабанных перепонок. Отдельный разговор — акустические травмы барабанных перепонок. Такое бывает, к примеру, если кто-то сильно крикнет ребенку в ухо (так могут "развлекаться" одноклассники).

— Но отдельная боль — наушники, — строго говорит доктор. — Это сплошное безумие! Нельзя их носить постоянно, но люди этого не понимают. Ни сами не понимают, ни детям не запрещают. Есть даже по СанПиНам определенные децибелы, которые можно себе позволить. Дети глохнут, теряют слух, и это сейчас усилилось! Если вы пообщаетесь с сурдологами — они вам приведут статистику потери слуха из-за наушников. Вы очень удивитесь!

Елена Владимировна объясняет: если и пользоваться наушниками, то лучше теми, которые полностью закрывают ушную раковину, а не "капельками", которые помещаются непосредственно в слуховой проход. Да, маленькие наушники удобнее, но и вреда они несут не в пример больше. Впрочем, дозировать медики советуют любые наушники: час в день — физиологичный и безопасный предел для "капелек" и три часа — для моделей, которые закрывают ухо полностью.

А еще отоларингологи работают с опухолями гортани, с гайморитами, с мутациями голоса. Бывают и психогенные расстройства, когда ребенок перестает говорить полностью — в этом случае в процесс лечения включается и психолог. Наша героиня отмечает серьезный рост количества врожденной патологии — и уха, и носа, и горла, и гортани.

Есть в работе нашей героини некоторая сезонность — обращаемость становится выше в период активизации вирусных инфекций. Но в среднем заполненность отделения наблюдается круглый год — все 40 коек, дефицита больных нет никогда. Едут в ДРКБ и пациенты из других регионов по межтерриториальной квоте, но в первую очередь сотрудники отделения должны обеспечить помощью Татарстан.

"Жалость должна быть разумной"

Часто пациенты, которых принимает Елена Владимировна, страдают от боли: каждый, у кого когда-то был отит, отлично нас поймет. Дело в том, что и орган слуха, и орган обоняния обильно иннервированы. Доктор признается: страдающих детей, конечно, жалко.

— Но жалость должна быть разумной! Без любви, мне кажется, врачом быть невозможно. Свою профессию надо любить, любить любого пациента, взрослого и маленького. Это основное качество, которым должен обладать врач. Но если бесполезно расположить к себе и успокоить маленького пациента, если он продолжает плакать и капризничать — здесь нужно "включить врача" и просто сделать свою работу. Максимально обезболить, максимально зафиксировать малыша и работать. И обязательно объяснить родителям, что необходимо сделать.

Работа с родителями пациентов — специфика педиатрической деятельности. Доктор уверена, что врачи должны с ними разговаривать, объяснять, что происходит и почему ребенку необходимо то или иное лечение. Елена Владимировна признается: иногда с родителями приходится пуд соли съесть, прежде чем приступить к лечению. И в каждом отдельном случае она должна выбрать правильный тон, правильные слова и угадать — что же сработает, строгость или мягкость. В любом случае, задача докторов — договориться с родителями, сделать все так, чтобы исчез эмоциональный надрыв первых минут в клинике.

— Надо договориться. Надо, чтобы родитель понял необходимость лечения. Конфеты, конечно, всегда приятнее есть. Но иногда надо просто делать свое дело. Кстати, я и когда своих детей лечила, "выключала" в себе маму, — вспоминает наша героиня — Я как-то научилась это делать, четко отделяла в себе врача от матери. Силой воли убирала в себе материнское чувство и делала все, что нужно было делать моим дочкам. Они, конечно, в тот момент считали меня жестокой, но когда выздоравливали — понимали, ради чего все это было…

"Бабушки на лавочке много чего говорят, и почему-то именно им верят, а не врачу"

За 20 лет, отмечает доктор, поведение родителей разительно изменилось. Причем в худшую сторону. Отношение, как она говорит, стала совершенно потребительским, и когда родитель взвинчен, то он не стесняется вылить свое раздражение на доктора. В приемном покое такое происходит сплошь и рядом. И поэтому каждое утро на пятиминутке со своими докторами Елена Владимировна начинает с мантры "Желаем друг другу хорошего дня, уходим от прямого конфликта и на него идем". В конфликт ввязываться нельзя, и врачи учатся выстраивать свое поведение так, чтобы максимально от него уйти. Есть специальные приемы — им учат психологи клиники, которые регулярно проводят занятия с докторами, прорабатывают потенциально конфликтные моменты и модели поведения в них.

Елена Владимировна с горечью констатирует: сегодня очень немногие родители пациентов уважают врача априори. Однако замечает и грустную закономерность: чем серьезнее ситуация с ребенком, тем сильнее настроен на сотрудничество с врачом родитель. Скандалят те, у кого ситуация банальная и не опасная: они не хотят ждать, устали, издерганы обстоятельствами и прямо в приемном покое вымещают это все на доктора. А вот если ситуация опасная, серьезная, то родители терпеливо проходят весь путь, адекватно себя ведут и помогают доктору лечить своих малышей.

А вот на простые вещи родителей уговорить сложнее. Доктор приводит примеры таких ситуаций:

— Например, если надо сделать прокол верхнечелюстной пазухи при гнойном гайморите, чтобы избежать осложнений, и промыть. Ничего страшного в этом нет. Но информация об этом гуляет в народе как о чем-то ужасном. "Если один раз сделают — вы всю жизнь будете это делать". Или "если сделают прокол, ребенок на всю жизнь лишится обоняния". Но это все абсолютная чушь, байки. Бабушки на лавочке много что говорят, и почему-то именно им верят родители, а не врачу, который всю жизнь учился помогать детям. Ты вынужден иногда день, а иногда два уговаривать родителей на эту процедуру, а ведь самый страшный дефицит в нашей жизни — время… Аналогичная история и с парацентезом (прокол барабанной перепонки, чтобы промыть область образования отита).

Отдельная тема для врачей — самодиагностика пациентов. Они порой приходят "подкованные" и ставят в тупик врачей отрывочными, но весьма агрессивными знаниями, не понимая, к чему их можно приложить. Елена Владимировна предостерегает: интернет — великая вещь, но и вред от него не менее велик. Что-то можно и нужно из него почерпнуть, но если уж вы пришли к врачу, то будьте добры довериться его знаниям, его квалификации и его большому опыту. Отнеситесь к тому, что он делает, с уважением и благодарностью.

"Чтобы попасть в операционную, надо очень много учиться"

Когда нужно хватать ребенка под мышку и везти ребенка в приемное отделение клиники? Доктор объясняет: точно не в той ситуации, когда у него поднялась вечером температура и стреляет в ухе. До утра нужно обезболить ребенка, дать уху сухое тепло, а когда откроется поликлиника, привести на прием к отоларингологу. Однако последние годы сформировали другой стереотип поведения — даже с легкими случаями, которые определенно входят в компетенцию амбулаторного врача, родители везут детей в приемное отделение ДРКБ. И это не самая правильная тенденция, уверена доктор:

— Здесь в приемном покое такое столпотворение больных! А в нашей отоларингологической службе дежурит один врач. В лучшем случае ему помогает один ординатор (а часто и его нет). У нас в приемном отделении доктора могут принять до 100 человек за сутки! Я посчитала, это 14 минут на пациента, при условии, что врач вообще больше ни на что не будет отвлекаться — не будет ни есть, не пить, вообще не встанет со своего рабочего места сутки. Конечно, в этой массе врач от усталости может просмотреть что-то более серьезное. Так быть не должно!

Елена Владимировна с тревогой отмечает: сейчас очень сложно в детской поликлинике попасть к узкому специалисту с неотложным случаем. При этом узкий специалист готовится очень долго и тщательно: за два года невозможно стать высококлассным врачом, и в поликлиниках таких специалистов очень не хватает. Наша героиня надеется на то, что когда-то эта ситуация изменится.

Нежелание докторов работать в поликлиниках и их стремление попасть в стационар Елена Владимировна видит, как и многие другие герои нашей рубрики. Но замечает:

— В стационаре ведь работать ничуть не легче. Пока ты дойдешь до операционной — должен будешь отработать во все лопатки и на всех рубежах. И сама операционная — место не самое сладкое. Чтобы в нее попасть, надо очень много учиться.

Четырех-, пятичасовая операция — это тяжело не только на моральном, но и на физическом уровне. Наша героиня объясняет: ушная хирургия требует определенного типа характера, выносливости, терпения, чтобы сидеть четыре часа над микроскопом. Все это приходит не сразу, а с годами. На вопрос, как Елена Владимировна справляется с этим, она пожимает плечами:

— С божьей помощью, наверное. Надо просто иметь большую любовь к этому отделу отоларингологии. И твердую руку. Здесь находятся мельчайшие структуры: самая маленькая мышца в организме (стременная), самая маленькая косточка (стремечко). Но какая важная! С ее помощью мы слышим! Я не могу, кстати, сказать, что я — стопроцентный отохирург. Я учусь. Но у нас есть в отделении доктор Ирина Геннадьевна, вот она нас всех в этом превзошла. Мы вместе учимся и постигаем определенные рубежи. Нам всегда нужно чему-то учиться.

Кстати, доктор замечает, что у отоларингологии по большей части женское лицо. Предполагает, что, может быть, это связано как раз со склонностью к терпеливости и кропотливости, которая все-таки больше присуща женщинам. Женский коллектив в отделении преобладал, когда она начинала работать. Но сейчас в отделение приходят и мужчины — и Елену Владимировну радуют эти изменения.

"Где успех — там всегда жертва"

Руководя отделением уже 11 лет, наша героиня говорит: самое сложное в этом процессе — сохранить мир, соблюсти интересы всех. А когда нужно принимать сложные управленческие решения, в Елене Владимировне "включается" сама должность. Доктор говорит, что относится с большим уважением к этой должности и следует ее требованиям, делает все, что нужно.

Казалось бы, встав на заведование, доктор должна брать на себя меньше, собственно, хирургической практики. Однако в случае нашей героини это не так: успевать приходится всё. А для этого нужно чем-то жертвовать — временем, личной жизнью. Доктор философствует:

— Где успех — там всегда жертва. Так не бывает в жизни, чтобы ты что-то сделал хорошо и ничем не пожертвовал. Природа всегда все уравновесит. Она тебе всегда где-то что-то даст, а где-то недодаст. Но наверное, это и есть жизнь. Потому что ты делаешь Дело, и когда ребенок уходит здоровый благодаря тому, что ты сделала, — это великая радость, которую не передать.

И эта радость не превращается в рутину, даже несмотря на то, что через руки нашей героини проходят сотни детей в год. Она всегда рядом. Доктор говорит, в этом и есть счастье, и его невозможно измерить. И ощутив один раз, его уже никогда не променять на что-то другое.

— Это и есть та жемчужина, которую ты должен найти в этой жизни. Ты ее чувствуешь каждый раз. Например, вчера: сделав ушную операцию, ты всегда должен посмотреть на ребенка во время операции. У нас всегда есть волнение насчет лицевого нерва — помните, я говорила об этом опасном соседстве. И вот я смотрю, ребенок улыбнулся — значит, все в порядке. И я получила эту эмоцию: вот оно, счастье! В какой-то момент жизни я поняла: медицина — это не работа, а служение. Один раз это выбрав, ты должен понимать, что это 24 часа в сутки и всю жизнь. Если ты это недопонял, все время будешь чем-то недоволен. А если это поймешь, примешь и будешь этому следовать, у тебя не будет внутренних конфликтов. И если так жить, то рождаются совершенно другие эмоции. Я — благодарна медицине за то, что она выбрала меня, что мне не пришлось чем-то другим заниматься. И я очень надеюсь, что моя профессия отвечает мне взаимностью, — мягко улыбаясь, говорит доктор о самой сути своей профессии.

"Хочу, чтобы после меня осталось сильное отделение"

На наш традиционный вопрос о том, что она больше всего любит в своей работе, Елена Владимировна отвечает: всё! Включая упрямых родителей, капризных детей, кровь, гной и неприятные запахи. Отоларингология — ее главная любовь на всю жизнь. Но есть, конечно, и нелюбимые явления, которые так хотелось бы изменить, исключить из медицины:

— Это непрофессионализм, высокомерие со стороны врачебной когорты. Нежелание слышать мнение других коллег. Нежелание самообразовываться. И человеческая непорядочность. Потому что, работая в коллективе, ты должен чувствовать плечо коллеги. Должен ему верить, без этого работать невозможно.

Наша героиня рассказывает, что ординаторов и молодых врачей старается учить именно этому. И надеется: как ей хотелось походить на своих учителей, так и ее молодые коллеги впитывают высокие врачебные идеалы от нее и ее коллег. Она хочет передать свою философию, свои мысли тем, кто придет работать ей на смену в будущем. Елена Владимировна вообще думает о своей смене. Она и цель свою на будущее формулирует именно исходя из этого:

— Единственное, о чем я мечтаю: когда придет время уходить (а нам всем придется уйти когда-то), хочу, чтобы после меня осталось сильное отделение, которое сможет еще лучше, чем я, оказывать помощь детям. В той мере, в которой должно! Мне было доверено отделение, которое умело делать все, что на данный момент необходимо. И я должна сохранить это. Если я уйду, не оставив после себя ничего, это будет самое большое поражение в моей жизни!

Впрочем, до ухода Елене Владимировне еще далеко, впереди еще много свершений. Хотя она смотрит на вещи с достаточной долей здравого фатализма: спрашивает, уверены ли мы в том, что будет с нами даже через минуту?..

У нашей героини две взрослых дочки. Старшая — экономист, а младшая учится на первом курсе педиатрического факультета медицинского университета. Девушка приняла это решение сама: сама прошла собеседование в медицинскую школу еще в 7 классе, и уже потом поставила перед фактом маму. Елене Владимировне осталось только принять выбор дочери — а он не поменялся до самого 11 класса.

— Пойдет ли она по моим стопам? Не знаю. Здесь у нее полный карт-бланш. Как захочет, так и будет. Я только всегда им говорю, что в этой жизни, особенно женщине, нужно обладать великим терпением, великой мудростью и великой трудоспособностью. Без этого не создашь семью и не состоишься как личность! — ставит точку в нашей беседе доктор.