«Я просто в ярости»: шесть историй со всего мира о людях, перенесших COVID-19

Олувасеун Айодеджи Осовоби, 29, Лагос, Нигерия В начале марта я почувствовала недомогание. Я только вернулась в Нигерию из Великобритании. Я самоизолировалась — не была уверена, что это COVID-19, но хотела защитить других — и позвонила в Центр по контролю заболеваний Нигерии. Через 24 часа мне сделали тест, который подтвердил, что я заразилась коронавирусом. Это был третий случай в Нигерии. Было очень страшно. Скорая увезла меня в женский изолятор. Там было тихо, я оказалась там первой. «Господи, — думала я. — Они еще не лечили женщин, какая гарантия, что они смогут вылечить меня?». В палате я была одна среди пустых кроватей. Одиночество может свести с ума. Я кашляла, меня тошнило, рвало, и у меня была диарея. Я не чувствовала вкус и не могла пить воду. Было очень трудно болеть вдали от близких. У меня был мобильный телефон, но я не хотела звонить, чтобы они не волновались. Мне было одиноко. Я пробыла там больше двух недель, позже ко мне присоединились другие. Приятно, когда у тебя есть компания, есть с кем поговорить, но это было страшно. Я начала думать о том, как распространяется вирус, что заражается все больше людей. Иногда я беспокоилась, что не поправлюсь. Даже когда меня выписали, мне постоянно звонили и писали журналисты, и я начала паниковать. Вот почему мой телефон в беззвучном режиме. Когда он звонит, меня охватывает паника. Я болела неделю, затем почувствовала себя лучше. Мне делали тест за тестом, пока он не дал отрицательный результат. Когда меня выписали, я просто подписала документы. Правительство позаботилось обо всем: оплатило и тест, и пребывание в изоляторе. Все это было бесплатно. Мне не нужно было заниматься бумагами. Некоторые штаты Нигерии успешно справляются с пандемией, в то время как другие еще только пытаются создать центры тестирования. Это показывает способность каждого штата реагировать на кризис. У нас есть слабые места, и это заметно. То, что я видела, заставляет понять, что жизнь так непостоянна. Сегодня вы можете быть здесь, а завтра вас уже не станет. Я хочу наилучшим образом использовать свое время. Я собираюсь тратить свои деньги. [Смеется.] Думаю, со мной все будет в порядке. Эухенио Валеро, 53, Мадрид, Испания 15 марта, через несколько дней после того, как правительство Испании объявило карантин, я почувствовал жар. Конечно, я подумал, что это может быть COVID-19, но поначалу не отнесся к этому серьезно. Я работаю в очень крупной компании, в многонациональном финансовом отделе, и позже я узнал, что один из моих коллег, который сидит передо мной, заболел коронавирусом. Он пробыл в реанимации пять недель на искусственной вентиляции легких. Также я контактировал с несколькими другими коллегами, у которых были симптомы COVID-19. Через 10 дней мне не стало лучше. Я позвонил на горячую линию правительства, и мне сказали: «Посмотрим, как вы будете себя чувствовать». На 14 день мне стало хуже. Я сообщил, что мне стало труднее дышать, не слишком сильно, но немного. Мне велели ехать в больницу. У моей жены тогда тоже был COVID-19, и я позвонил брату и предупредил: «Возможно, тебе придется позаботиться о моих детях, потому что мы оба заболели». Я знаю, что у нас очень хорошая система здравоохранения, но после пандемии я еще больше впечатлен. Все было очень просто. Я приехал в больницу, и через пять минут меня вызвали. Через 25 минут мне сделали рентген легкого и через час выделили палату. На следующее утро мне сделали тест. Я жил в одной палате с мужчиной лет 70. Ему нужна была кислородная маска. У медсестер и врачей были средства индивидуальной защиты, двойные маски, пластиковые костюмы и экраны для лица. Мы также должны были носить маску, когда врач или медсестра приходили в палату. Моей жене ежедневно звонил врач. Я чувствовал, что попал в очень хорошие руки. Первые два-три дня мне становилось все хуже, но уровень кислорода оставался более или менее стабильным. Каждый день мне давали противовирусное средство и гепарин [для свертывания крови]. Моему соседу по палате было хуже — когда меня выписали, он все еще был там. Я провел в больнице семь дней и семь ночей. Мне не нужно было ни за что платить. В Испании действует всеобщая система медицинского страхования. Еще у меня есть частный полис, но это только для тех, кто хочет быстро что-то сделать. У многих есть и государственная, и частная страховка. Я плачу за свою €48 в месяц. Но мы всегда идем лечиться в государственные клиники, потому что лучшие врачи работают там. Мне было хуже, но моей жене потребовалось больше времени, чтобы вылечиться. Она не была в больнице, но за ней наблюдали дома. Она плохо себя чувствовала почти шесть недель. У моего 14-летнего сына болели голова и живот, но только один день. Моя дочка, которой пять, тоже жаловалась на головную боль. Зато теперь мы оба поняли, что можем работать из дома. Возможно, мы постараемся больше работать удаленно и улучшим свою жизнь. Я критикую не медперсонал, а наших политиков. Они должны были отреагировать быстрее. Они не думали, что в Испании все будет так плохо, потому что у нас надежная система здравоохранения. Но мы не успели вовремя среагировать. И я был удивлен, что такие стабильные демократические страны, как США и Великобритания, не объявили карантин. Для меня это странно, ведь это самые могущественные державы мира. Нам нужно больше ученых в политике: ситуация может повториться. Больница в Мадриде 12 марта 2020 года. Фото: Eduardo Parra / Getty Images Яхья Киани, 49, Тегеран, Иран В середине февраля у меня неделю были симптомы сильной простуды, в том числе сильный жар и озноб. Я пошел к врачу, и она прописала мне сироп от кашля и обезболивающее. Обычно доктору доверяешь, но, кажется, она не знала об этой болезни. До этого у меня не было никаких проблем со здоровьем, я даже не курю. Я не знаю точно, кто и как заразил меня, но я работаю в банке и целый день общаюсь с людьми. Коллеги говорили мне, что я очень бледен. И я постоянно падал в обморок. Через неделю мне не стало лучше, и я попытался получить помощь. 28 февраля я отправился в больницу Мелли Бэнк в Тегеране, оттуда меня перенаправили больницу Сина, где сказали, что вероятность того, что это коронавирус, невелика. Затем я отправился в больницу Имама Хомейни, где мне сделали компьютерную томографию грудной клетки. Там определили, что с большой вероятностью я болен COVID-19, но у них не было карантинной палаты. На следующий день я пошел в больницу Бакияталлаха, они подтвердили результат, но и там для меня не нашлось места. Наконец, скорая помощь перевезла меня в больницу Шохадайе Тайриш, где меня госпитализировали. Поскольку этот вирус распространился так быстро, больница не была готова к пандемии. Например, первые три дня я был в домашней одежде! Меня и нескольких других пациентов в тяжелом состоянии разместили в большом помещении, которое, я думаю, раньше было складом. Конечно, я не хочу сказать, что медперсонал не выполнял свою работу. Но пациентов были намного больше, чем могла вместить больница. Поначалу из-за своего состояния я не осознавал, что происходит вокруг. Но через четыре дня все наладилось, так как медики справились с ситуацией. Я пролежал в больнице шесть дней. Когда меня выписали, мне было гораздо лучше, но я еще не совсем выздоровел. Врачи сняли кислородную маску, проверили уровень кислорода и температуру, а затем сказали, что я могу идти домой. Я ожидал, что мне выпишут счет, однако платить не пришлось. Думаю, это стоило около 1 млн риалов (около $11), но больница об этом позаботилась. Врачи прописали мне пару лекарств, но, к сожалению, в больничной аптеке их не оказалось. Они направили меня в другую аптеку, но у них было только одно. Другое я так нигде и не нашел. Я был очень слаб, и прошло восемь или десять дней, прежде чем я смог вернуться к нормальной жизни. Мои легкие ослабли, поэтому долгое время, когда я поднимался по лестнице или делал что-то подобное, они болели, и я кашлял. Но я слышал, что многим моим друзьям хуже, чем мне. Психическое здоровье — это то, чем пренебрегают в процессе лечения. Хотя медицинская бригада была очень добра и заботлива, в течение нескольких дней я не мог ни с кем разговаривать, и позже жена сказала мне, что я был в очень плохом психическом состоянии. В какой-то момент я был при смерти. Я видел, что со мной работают врачи, но ничего не чувствовал. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это был прекрасный опыт. Мы сталкиваемся с этими пандемиями, возможно, каждые несколько лет. Я думаю, что пациентам нужна и психологическая помощь. После выписки должна быть какая-то поддержка. Посетители Гранд-базара в Тегеране, март 2020 года. Фото: AFP / Getty Images Эми, 43, Бирмингем, Англия Эми попросила не указывать ее фамилию из соображений конфиденциальности. 10 марта я вернулась из Вашингтона и сразу же начала работать. Я очень устала, но думала, что это просто сказывается смена часовых поясов. Потом меня начало трясти и знобить. А голова болела так, словно кто-то бил по ней кувалдой. Я просто не могла согреться. Я самоизолировалась и даже не могу рассказать, что со мной было. Все это время я ощущала жар, озноб и головную боль. Примерно через семь дней я почувствовала, что грудь словно зажата в тиски. Я не могла вдохнуть достаточно глубоко, как ни старалась — ни лежа на спине, ни сидя. Я никогда в жизни не чувствовала необходимости звонить в скорую. Но Национальная служба здравоохранения тут же приехала и забрала меня. У них не было полноценного защитного костюма, только маска для лица и перчатки. Наверное, я была в первой волне заболевших. В приемном покое со мной в очереди на тест был еще десяток людей, что довольно много в этих обстоятельствах. Я помню это, но это как будто происходило с кем-то другим, как в пьяном угаре. Роды это больно, но мы не можем вспомнить эту боль. И тогда было так же. Какая-то часть меня думала: может, у меня галлюцинации? Потому все двигалось как в замедленной съемке, это было так сюрреалистично. Когда анализ дал положительный результат, меня изолировали и поместили в отдельную палату. Там было шесть кроватей, разделенных занавесками. Нам повезло, что каждый имеет право на стандартный уровень ухода, но было так тяжело смотреть на медсестер, которые ходили туда-сюда и не могли прикоснуться к людям. Я провела на кислородной терапии в больнице 48 часов. Мне повезло — это помогло. В Англии страховые взносы вычитаются сразу из зарплаты, так что все это было бесплатно. Я не контактировала с родителями, потому что они оба пожилые, а у одного из них диабет, и я знала, что они просто запаникуют. А моя дочь тогда была в университете. Я сообщила им обо всем после выписки. Они разозлились, но испытали облегчение... Разговор получился очень эмоциональным. В те недели, когда я восстанавливалась, мне казалось, что я не использовала свои мышцы годами. С тех пор я дважды сдавала плазму крови. В первый раз мне сказали, что она была отличной, но через две недели я повторно пошла на сдачу, и плазму забраковали — сказали, что антител и антигенов в ней недостаточно. Я спросила, значит ли это, что мой иммунитет быстро падает? [В ранних исследованиях говорится, что повторное заражение COVID-19 маловероятно, но данных все еще недостаточно, чтобы окончательно сказать, возможно ли заболеть еще раз, насколько эффективны антитела и сколько они могут сохранять свойства]. Но я считаю, будь что будет. Завтра меня может переехать автобус. Я не хочу находиться в изоляции больше, чем это необходимо. Разглядывание стен не приносит пользы психическому здоровью. Но когда я выгуливаю собаку и вижу, что люди ходят вместе, не соблюдают дистанцию, мне хочется сказать им: «Что вы делаете?». В первые выходные апреля моя дочь вернулась домой с кашлем. Я решила, что теперь это не имеет значения, если она находится в самоизоляции. Она осталась дома, со мной. Ей не делали тест, но у меня есть подозрения. Никто из тех, с кем я общалась в США, не заболел. Это были врачи, медсестры, санитары. Мы сидим в групповом чате Facebook, так что я просто написала: «Ребята, на прошлой неделе я вернулась и результат был положительным, извините». Я думаю, что подцепила его в последние пару дней, когда осматривала достопримечательности Вашингтона, округ Колумбия — сидела на заднем сиденье Lyft, а затем ездила в метро. Возможно, я считала себя неуязвимой. Теперь, если правительство говорит, что я должна остаться дома на восемь недель, я сделаю это. Мне очень повезло. Мне платит государство. Я могу работать на ноутбуке прямо из дома. Мне жаль тех, у кого нет такой возможности, жаль семьи и детей, которые застряли дома. Я думаю, что болезнь действительно изменила меня: раньше мне нравилось быть оптимисткой, но теперь я, вероятно, стала прагматичнее. Итальянский солдат в маске на площади Дуомо, Милан, Италия. Фото: Stefania D’Alessandro / Getty Images Серджио, 60, Милан, Италия Историю Серджио рассказала его сестра, которая попросила не называть ее фамилию из соображений конфиденциальности. К сожалению, мой брат скончался месяц назад. Он жил в Милане. Он заразился COVID-19 в конце марта от своей жены, которая работает терапевтом. У нее была высокая температура и сильный кашель, а у него — никаких характерных симптомов, даже жара, просто низкое насыщение кислородом. Однако все его органы страдали. У него уже были серьезные проблемы со здоровьем. Врачи сделали все, что могли. В Италии медицинское обслуживание бесплатно, поэтому ни за что платить не пришлось. Через пару недель, казалось, ему стало лучше. Мы общались с ним только по видеосвязи в WhatsApp. В конце концов он умер от остановки сердца в возрасте 60 лет. В мае на похороны пустили всего несколько человек, но это потому, что в Италии началась вторая фаза карантина. Теперь мы скорбим и пытаемся жить с COVID-19, носим маски и дистанцируемся от общества. Он был хорошим человеком, любил свою семью и маму, как и все хорошие итальянцы. Кэтлин Ронан, 51, Долина Лихай, Нью-Джерси, США 27 марта у меня начались симптомы, легкий кашель и небольшая температура. 1 апреля семейный врач отправил меня в реанимацию. У меня была температура 39°C, я прикладывала пакеты со льдом к подмышкам, паху и шее. Скорая помощь отвезла меня в ближайшую университетскую больницу, но врач отправил меня домой. Я просила его не отсылать меня, сказав, что он даже не понимает, насколько я больна. Он ответил, что понимает, «потому что ему за это платят». 3 апреля температура поднялась до 40°C. За мной ухаживала моя 16-летняя дочь, и в какой-то момент она забрала у меня тайленол, потому что я пыталась принять сразу 2 тысячи мг. Когда у меня начался бред, она вызвала врача и сама общалась с ним. Я помню только навес у больницы, но не более. Мне приходилось о многом просить. Я медсестра, так что когда я перестала бредить, у меня это получалось. После того как меня перевели из реанимации, я случайно обнаружила, что у меня есть ингалятор. Его принесли, потому что так полагалось, но мне его никогда не давали, потому что я не просила. А я не просила, потому что его никогда не предлагали. Если у пациента затруднено дыхание и он дополнительно получает кислород, ингалятор нужно давать каждые четыре часа. После я подала отчет о происшествии. Непрофессионал никогда бы не узнал об этой ошибке. Когда я наконец вернулась домой, понадобилось около двух недель, чтобы начать передвигаться без ходунков. Еще две недели ушло на то, чтобы справиться с лестницей. Поначалу для меня было успехом, если я могла сидеть весь день. Я все еще легко устаю. У меня периодически бывают головные боли. Я задыхаюсь, если поднимаюсь больше чем на один лестничный пролет. И у меня бывают панические атаки, когда я нахожусь в маске. Я работала медсестрой в изоляторах. Какое-то время я работала в операционной, где мы были в масках и стерильном снаряжении весь день, — маски никогда меня не беспокоили. Это посттравматическая реакция после того, как я провела неделю в кислородной маске и не могла дышать. Больница выставила счет на более чем $30 тысяч, но, к счастью, его оплатила страховая компания. Американская система здравоохранения разрушена. Ее состояние еще хуже, чем я могла себе представить. Я не хотела бы оказаться в больнице одна без возможности себя защитить. Клиники проводят маркетинговые кампании, посвященные своим «пятизвездочным» рейтингам, и персонал вынужден повышать качество сервиса, как будто медсестры — это просто официантки. Это дорого, и больницы конкурируют между собой. Но уход за больными людьми — это не бизнес, и, по моему профессиональному мнению, никогда не должен им становиться. Дело не только в больнице. Пандемия совпала с обострением политической обстановки в США. Это меня очень разозлило и расстроило. Моя работа — предотвращать или облегчать страдания и учить людей следить за здоровьем. Теперь я просто в ярости из-за отсутствия внимания и здравого смысла. Мое терпение кончается. Я всегда терпеть не могла дураков, и сейчас стало еще хуже. Источник.