Пётр Чумаков о лечении рака с помощью вирусов

Российские учёные создали ряд модифицированных вирусов, которые вызывают гибель раковых клеток. Новая методика успешно испытывается на людях, которым не помогают другие методы лечения, заявляют исследователи. RT побеседовал с автором метода, членом-корреспондентом РАН, профессором и главным научным сотрудником Института молекулярной биологии РАН Петром Чумаковым. — Пётр Михайлович, могли бы вы рассказать, в чём заключается суть вашего метода? — Есть вирусы, которые могут подавлять рак. Они обладают онколитическими свойствами. И они безвредные для здоровья человека. Этот способ лечения практически не даёт побочных эффектов. Возможно только кратковременное повышение температуры, что является положительным признаком, говорящим о том, что вирус в организме прижился и оказывает реакцию. Это легко снимается обычными жаропонижающими средствами. — Когда метод станет широко применяться в практической медицине? — Сейчас основная наша задача — сертифицировать те препараты, которые у нас есть. Эта работа поддерживается Минздравом и Минобрнауки. У нас есть несколько грантов, по которым мы испытываем эти препараты. Мы делаем новые варианты онколитических вирусов с усиленными свойствами. Скоро должны начаться доклинические испытания в Институте имени Смородинцева в Санкт-Петербурге. Мы уже передали туда препараты. Врачи говорят, что на испытания уйдёт месяцев пять-шесть. Учитывая ситуацию с коронавирусом, я думаю, что в начале 21-го года испытания могут быть закончены, и тогда мы уже сможем договариваться с клиниками о проведении клинических испытаний. — Что собой представляет препарат, который должен пройти испытания? — Препарат — это живой вирус, который выращивается на культурах клеток. Это лекарство нового типа, которого не нужно много. Важно, чтобы он попал в организме в те клетки, которые чувствительны к нему. А дальше он сам размножается. То есть, лекарство само себя воспроизводит уже в том месте, где оно нужно. Это раствор, 100 миллионов вирусных частиц в одном миллилитре. Но самая большая проблема в этом лечении — это способ доставки вируса в опухоль, в случае с глиобластомой — в мозг, в ту область, где находится опухоль. Если препарат ввести просто внутривенно, то очень небольшая часть вируса может попасть в опухоль. В кровотоке есть неспецифические факторы, которые этот вирус быстро инактивируют. Кроме того, в мозгу есть гематоэнцефалический барьер, который препятствует попаданию туда всяких нежелательных агентов, в том числе и вирусов. Поэтому вирусу очень трудно добраться до опухоли. — Как вы смогли решить эту проблему? — Мы разработали другой способ доставки — с помощью иммунных клеток самого пациента. Для этого берётся кровь пациента, оттуда выделяются компоненты так называемой «белой крови» — лейкоциты. Они содержат очень много разных типов клеток. Чтобы выделить нужные для нас клетки, которые могут направленно идти в опухоль, мы проводим фракционирование этой «белой крови». И определенную фракцию, моноциты заставляем дифференцироваться в дендритные клетки. Потом эти дендритные клетки мы заражаем в пробирке онколитическим вирусом, и вводим внутривенно. Эти клетки, как торпеды, идут в очаги воспалений, где находится опухоль. Там вирус выходит из них и начинает убивать опухолевые клетки. Этот метод мы уже отработали на нескольких пациентах. Есть хорошие примеры, когда на МРТ или КТ видно, как опухоль уменьшается и исчезает. Но это происходит не у всех. — Почему же одни и те же вирусы не справляются с одними и теми же видами опухолей? — Дело в том, что каждый конкретный вирус нашей панели действует только на 15—20% пациентов. Остальные оказываются к вирусу устойчивы. Однако у нас есть много разных вирусов, и мы можем подобрать свой для любого пациента. Но для этого нужно иметь живые клетки пациента. Сейчас мы разрабатываем такие тесты, которые могут по обычной биопсии быстро показать, к какому вирусу опухоль будет чувствительна. Это очень сложная работа. Возможно, в будущем специальные клинические лаборатории будут получать от пациентов все необходимые материалы, и в режиме конвейера проводить тестирование, подбирать препараты, и далее — лечение. Но, сейчас к нам обращаются те, кому уже никто не может помочь. Некоторые из них лечатся у нас по полгода и более. Если идёт стабилизация, и видно, что опухоль не растёт, мы делаем перерыв до тех пор, пока рост не возобновится. Но есть случаи, когда рост не возобновляется. У нас есть пациент, который живёт уже четыре года, притом что шансов у него не было. Глиобластома — это смертельное заболевание, средняя продолжительность жизни с ним — 12–15 месяцев с момента постановки диагноза. — Пётр Михайлович, 14 мая на совещании о развитии генетических технологий в Российской Федерации директор института молекулярной биологии им. В.А. Энгельгардта Александр Макаров рассказал президенту о вашей методике лечения, и привёл в пример Анастасию Заворотнюк, которой была сделана подборка вирусов, способных победить её болезнь. После этого к нам обратилась героиня одного из предыдущих наших материалов Екатерина Калашникова. В обращении она написала, что представляет «группу пациентов в количестве 400 человек и их родственников». Она интересовалась, как попасть к вам на лечение. Есть ли у этих людей возможность получить такое лечение? — Прежде всего, должен сказать, что пока это экспериментальное лечение. Когда Макаров доложил об этой методе на совещании у президента, мне кажется, он не рассчитывал на то, что это вызовет такой резонанс. Сейчас меня буквально атакуют письмами десятки больных с просьбой помочь. Мне кажется, что не стоило рассказывать про Заворотнюк. Я знаю, что родные Анастасии долгое время вообще не комментировали её состояние, и не хотели, чтобы в прессе поднимали этот вопрос. Сам я Анастасию ни разу не видел. Ко мне обращались её близкие с просьбой о помощи. Я сказал, что мы могли бы на первом этапе протестировать её клетки. Дело в том, что во время операции были забраны живые клетки опухоли и переданы в один из институтов, где их удалось вывести в культуру клеток, чтобы они делились в пробирке. Мы взяли их и протестировали на чувствительность к нашим онколитическим вирусам, которые мы рассматриваем как средство лечения глиобластомы. Обнаружилось, что из 30 вирусов 7-8 вполне подходящие. И на этом этапе мы остановились, потому что муж Анастасии Пётр Чернышов сказал, что сейчас ситуация более-менее спокойная, если будет крайняя необходимость, они к нам обратятся. Это всё, что касается Заворотнюк. Но всё это мы делали и делаем в очень ограниченном масштабе. Сейчас, когда всё выплеснулось в СМИ, мы просто не справимся с таким валом пациентов. — Можете ли прокомментировать зависимость ЭКО и появления глиобластомы? Есть такие исследования? — Как я понимаю, этот вопрос опять поднят историей Заворотнюк. В данном случае, у неё было ЭКО. Но это никак не говорит о том, что есть какая-то связь. Во-первых, ЭКО не так много делают, и глиобластомы — это 1% всех опухолей. Глиобластома встречается не только у женщин. Я думаю, что никакой связи нет. Ведь как может воздействовать ЭКО? Повышается уровень половых гормонов. Но тех гормонов, которые, достаточно физиологичные и так всегда есть в организме. Они просто появляются в другое время и в другой дозе. И вряд ли могут оказать влияние именно на глиальные клетки, с тем, чтобы они переродились. — В мире ведутся подобные исследования по лечению глиобластомы? Что вам известно об этом? — Мы не первые, кто проверяет вирусы на глиобластоме. Сейчас это очень горячая тема во всём мире. И разные вирусы тестируют для лечения разной онкологии во многих странах. Я знаю один случай, который начали лечить в 96-м году вирусом «болезни Ньюкасла», это птичий вирус. И больной до сих пор живёт с глиобластомой. Это опубликованные данные. И есть ещё несколько случаев лечения с помощью рекомбинантных вирусов герпеса. В прошлом году вышла очень нашумевшая работа о том, что 20% больных глиобластомой могут быть вылечены вакциной рекомбинантного вируса полиомиелита. Но нейрохирурги люди консервативные. Они ни за что не согласятся, даже в порядке эксперимента, проводить такие опыты на людях. Потому что они очень сильно рискуют, если будет осложнение. Поэтому мы должны дожидаться доклинических испытаний с тем, чтобы потом убедить их опробовать схему с прямым введением вируса прямо в опухоль. — А кто и когда впервые заметил действие вируса на раковые клетки? — Еще в начале 20-го века учёные заметили, что опухолевые клетки особенно хорошо размножают вирусы. После инфекционных вирусных заболеваний у некоторых больных при разных видах рака наблюдались ремиссии. И уже тогда возникла мысль о том, что в будущем можно будет лечить онкобольных с помощью вирусов. В 50-е годы в Америке проводились эксперименты по лечению рака безнадёжных больных с помощью патогенных вирусов. Считалось, что это меньшее зло по сравнению с самим раком. И тогда были получены положительные результаты. Но поскольку многие больные умирали от инфекционных заболеваний, возник очень большой резонанс. Врачи, которые начали это делать, дискредитировали всю эту область на долгие годы. Были введены дополнительные этические правила. Само упоминание о том, что вирусом можно лечить рак, стало табу. В 90-е годы уже стало понятно, как устроены вирусы, их структура генома. Учёные научились вводить изменения в геном вирусов, чтобы сделать их безвредными. И тогда во всем мире начался бум разработки препаратов на основе вирусов для лечения рака. Но тут новая беда. Этому стали сопротивляться фармацевтические компании. Потому что это совершенно другой способ лечения, который подрывает базу их благосостояния. В начале 10-х годов нашего века многие небольшие компании разрабатывали препараты, которые потом проходили какие-то клинические испытания, были показаны какие-то многообещающие свойства. Но фармацевтические компании скупали эти разработки, и практически прекращали деятельность этих небольших стартапов. — Удалось ли кому-нибудь преодолеть фармацевтическое лобби и зарегистрировать препарат? — Сейчас в мире зарегистрировано три препарата онколитических вирусов. Один препарат разрешён к использованию в США для лечения злокачественных меланом. Ещё один рекомбинантный аденовирус в Китае, и один энтеровирус в Латвии. Но, в общем-то, каждый из этих препаратов находит пока очень ограниченное применение, из-за того что все они действуют только на часть пациентов. — Пётр Михайлович, а как давно Вы ведёте свои исследования? — Всю жизнь, ещё с 70-х годов. Мне выпало такое время, когда мы в начале практически ничего не знали о вирусах. И по мере того, как мы что-то узнавали, мы вносили какой-то вклад в эту науку, и сами учились. И я начинал как раз с вирусов. Потом переключился на проблему рака — фундаментальные механизмы деления клеток: как нормальная клетка превращается в рак. А потом снова вернулся в вирусологию. Должен сказать, что и мои родители были вирусологами, они занимались противополиомиелитной кампанией. Моя мать в 70-е годы изучала, как у детей образуются антитела к полиомиелитной вакцине, и она обнаружила, что у многих детей не образуются антитела. Оказалось, что в кишечнике у детей в этой время шла бессимптомная инфекция другого безвредного энтеровируса. И он вызывал неспецифическую защиту от вируса полиомиелита. Поэтому вакцинный полиовирус не мог индуцировать антитела у этих детей. Эти безвредные вирусы были выделены из кишечника здоровых детей. И на их основе были созданы живые энтеровирусные вакцины, которые испытывались для того чтобы предотвращать какие-то ещё неизвестные инфекции. И вот мы решили возобновить тот подход, который был предложен моей мамой, когда используется панель энтеровирусов. Оказалось, что те больные, которые не чувствительны к одному вирусу, могут быть чувствительны к другому. Возникла идея подбора вируса под пациента. Мы разработали целую панель собственных вирусов, которые могут также обладать усиленными свойствами. Мы продолжаем эту разработку. — Ваши вирусы могут побеждать рак. А есть вирусы, которые вызывают развитие опухоли? — Да. Например, рак шейки матки в 95% случаев вызывается вирусом папилломы. Сейчас уже есть даже вакцины против онкогенных папилломовирусов 16—18-го серотипа, которые применяются для девочек, чтобы не заболевали раком шейки матки. Но это самый большой пример. У большинства видов рака, сейчас можно полностью исключить вирусную природу. — Вы используете естественные вирусы или конструируете их? — У нас разные есть вирусы. Как я говорил, первая панель была выделена из кишечника здоровых детей. Это природные непатогенные вирусы, которые, кстати говоря, хорошо защищают детей от многих вирусных инфекций. Кроме того, мы делаем синтетические и рекомбинантные вирусы, когда мы вводим определенные изменения в их состав, которые усиливают их онколитические свойства. — На планете есть ещё места, где может быть очень много вирусов, о которых мы ещё и понятия не имеем. Например, те, что живут в океанских глубинах. Как вы считаете, если вдруг кто-то возьмется за изучение океана, именно с точки зрения вирусов, там могут найтись полезные для вас? — Да, и сейчас это тоже очень горячая тема. Когда разработали метод секвенирования геномов, ДНК, РНК, то возник соблазн: профильтровать сточные воды, океанические воды, из прудов, морей. Уже пробурили скважину в Антарктиде к древнему озеру, чтобы посмотреть, что там и выделить оттуда биологические компоненты и секвенировать их. И оказывается, что нас окружает огромное количество вирусов, которые абсолютно безвредны. И такое впечатление, что наше исходное представление о вирусах, как о чём-то вредном и вызывающем только болезни — неверно. Болезнетворный вирус — скорее исключение, чем правило.