Сергей Готье: «Нынешнее столетие станет веком трансплантологии…»

«Профиль» продолжает цикл бесед с ведущими медиками страны. О том, почему в России принципиально не вводится платная пересадка органов, а также о других морально-этических и юридических аспектах этой важной отрасли медицины рассказал главный внештатный трансплантолог Минздрава РФ, директор ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр трансплантологии и искусственных органов имени академика В. И. Шумакова» Минздрава России Сергей Готье. – Сергей Владимирович, c 2008 года вы возглавляете ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр трансплантологии и искусственных органов имени академика В. И. Шумакова». Трансплантология – важная и сложная область медицины, нам не так-то и много о ней известно. Как обстояли дела в этом направлении 20–30 лет назад и что происходит сейчас? – Всем известно, что в 90‑х был упадок во всех областях, особенно в медицине и науке. Не было должного обучения профессионального сообщества, что особенно характерно для трансплантологии и донорства. В годы распада Советского Союза на всей территории страны было около пятидесяти центров, в которых выполняли трансплантацию почки, и только в двух учреждениях проводились операции по пересадке печени и сердца. Это происходило в Национальном медицинском исследовательском центре трансплантологии и искусственных органов имени академика В. И. Шумакова (ранее – Федеральный научный центр НИИ трансплантологии и искусственных органов. – «Профиль») и в центре хирургии им. Б. В. Петровского, где я тогда работал. В те годы средства для выполнения операций государство практически не выделяло. Это было то страшное время, когда люди не только не могли получить трансплантат, но и поступить в лечебное учреждение, потому что не было возможности обеспечить пациентам бесплатное лечение. Я это прекрасно помню. У нас умирало 70% пациентов от прогрессирования болезни и невозможности провести операцию. Но мы боролись и старались делать все, что от нас зависело, а порой и сверх этого. 14 февраля 1990 года мы в клинике Б. В. Петровского впервые в России пересадили печень, а в 1997 году начали трансплантацию фрагментов печени от живого родственного донора детям. Тогда посмертного донорства фактически не было, но были дети, которые ездили за границу для выполнения этих операций. Тот период был определяющим для российской трансплантологии: быть ей или нет. Нам удалось совершить прорыв, ведь в данный момент мы полностью обеспечили детей этим методом лечения. – Но в начале 2000‑х годов вновь начался упадок? – Верно. Многие помнят, как в 2003 году возникла ужасная ситуация по делу 20‑й больницы – тогда бригада врачей, осуществляющая посмертное изъятие почек, вместе с реаниматологами была захвачена ОМОНом, и три года шло расследование. В итоге их, естественно, оправдали, поскольку никакого нарушения в их действиях не нашли. Это была дешевая провокация, судя по всему, основанная на каких-то личных амбициях. Точно мы, конечно же, не знаем, но эта ситуация нанесла большой урон развитию трансплантологии как способу оказания медицинской помощи, потому что больницы, которые были поставщиками донорских органов, попросту перестали c нами работать. Боялись. Тогда донорство практически умерло, но мы видели необходимость развития трансплантации. Могу утверждать, что мы делали все необходимое, чтобы как-то поддерживать это направление. В 2004 году была пересажена первая поджелудочная железа. Только с 2006 года медицинское сообщество перестало чувствовать давление правоохранительных органов и общественных «подножек», да и попросту необразованности. Именно тогда и началось увеличение числа посмертных изъятий в больницах. Безусловно, обновлялись и регламентирующие документы. – Когда в стране начали проводить такие сложнейшие операции, как пересадка сердца? – В СССР первую успешную операцию по трансплантации сердца провел наш выдающийся хирург Валерий Иванович Шумаков в 1987 году. К 2008 году число таких трансплантаций составляло в среднем 4–5 в год. К сожалению, 27 января 2008 года Валерия Ивановича не стало. Это было трагедией для всего медицинского сообщества. К тому времени я уже 34 года проработал в Российском научном центре хирургии им. Б. В. Петровского и возглавлял отдел пересадки органов. Занимался в основном трансплантацией печени. 11 апреля 2008 года меня назначили директором НИИ трансплантологии и искусственных органов. Когда возглавил центр, многие начали поговаривать, что теперь всё, трансплантаций сердца не будет, а будут проводиться операции только по пересадке печени. Но для меня было важно, чтобы в центре развивались все методы – пересадки сердца, почек, печени, поджелудочной железы… Что мы, собственно, и сделали. Центр всегда был кузницей кадров для всех регионов. Здесь обучают, приезжают смотреть, как проводят операции, наши сотрудники выезжают в регионы и делятся опытом с мировым сообществом. С 2008 года по сегодняшний день занимаемся активизацией и развитием трансплантации в стране. За 2018 год мы провели 197 операций по пересадке сердца. Возможно, для людей, далеких от медицины, эта цифра покажется небольшой, но наши иностранные коллеги были без преувеличения ошеломлены таким высоким результатом. Мы соревнуемся с лучшими центрами мира. Это огромный центр трансплантологии университетского госпиталя в Лос-Анджелесе, который провел чуть более 100 операций по пересадке сердца за год, и центр госпиталя имени Жоржа Помпиду в Париже, в котором провели менее 100 таких операций. Могу с гордостью сказать, что столько пересадок сердца, сколько проводим мы, не делает никто. При этом мы абсолютно открыты и своими технологиями делимся с иностранными коллегами. Теперь можем использовать даже 70‑летнее сердце для пожилого человека в качестве донорского, и этот орган еще прекрасно может прослужить лет 15. – Сколько на сегодняшний день в стране центров, занимающихся трансплантологией? – Сейчас в России 62 таких центра в 32 регионах, 13 расположены в Москве. Прогресс очевиден. Очень важно, что Министерство здравоохранения стало обращать внимание на развитие именно трансплантологической помощи. Нашей генеральной линией совместно с Минздравом является обеспечение хотя бы трансплантацией почки на местах, ведь этот орган пользуется наибольшим спросом. Необходимо, чтобы люди из отдаленных регионов не ездили в Москву и не ждали годами, чтобы получить почку, ведь огромное количество москвичей тоже ее ждут. Система московского координационного центра органного донорства позволяет выполнять 700–800 таких трансплантаций в год. Не только жителям Москвы, но и пациентам из других регионов, получающим лечение в федеральных учреждениях. – В какую цену трансплантация почки обходится государству? – Мы работаем в рамках высокотехнологичной медицинской помощи. На пересадку почки государство через систему ОМС выделяет 850 000 рублей. В эту сумму входят операция и послеоперационный период. Дальше в зависимости от течения болезни необходимые виды помощи оплачиваются по ОМС. Этих денег полностью хватает. Тут даже не стоит вопрос, что пациенту нужно самому покупать лекарства, потому что больным, которые лежат в стационаре, они предоставляются за счет федерального бюджета и из бюджета регионов. А для пациентов, которые уже принимают лекарства амбулаторно, есть закупки иммунодепрессантов. – Вы как-то сказали, что каждый человек должен понимать, что, когда умрет, он может и должен стать донором органов. Каждый имеет возможность помочь другим. С рациональной точки зрения вы абсолютно правы, но люди религиозные вряд ли посчитают это допустимым. Как быть? – Если бы вы знали, сколько у нас среди пациентов служителей культа, перенесших трансплантацию, то этот вопрос бы отпал. – В отличие от большинства других стран, у нас еще нет культуры завещать органы. Как считаете, Россия сможет к этому прийти в ближайшие годы? – Мы завещать ничего не должны. У нас презумпция согласия, как и в большинстве стран Европы. Для некоторых наших граждан презумпция согласия является каким-то загадочным понятием. На самом деле это очень гуманный способ не дать человеку сделать в жизни большую ошибку. Ведь в стрессовой ситуации, которая возникает, когда умирает близкий человек, родственников это застает врасплох. Как сказал наш Конституционный суд, задавать вопрос родственникам о согласии на изъятие органов безнравственно. Это видится провокацией, которая, скажу грубо, проверяет человека на прочность. Конечно, в таких ситуациях трудно ждать положительного ответа. Его можно получить только в том случае, если человек, потерявший близкого, очень образован, воспитан, всесторонне развит в области культуры и, конечно же, начитан. Только такая личность даже в стрессовой ситуации понимает, что от него зависит жизнь нескольких человек. К сожалению, если вы попробуете пройтись по улице и задать этот вопрос каждому встречному, то в большинстве случаев получите отрицательный ответ. Именно поэтому государство ушло от этого, и сейчас в Европе все меньше стран, работающих по испрошенному согласию родственников. В частности, Германия недавно перешла на презумпцию согласия. – А сколько донорских изъятий в год проводится в Москве? – Если считать на миллион населения, то это 17 с половиной случаев в год. Это дает более 200 эффективных доноров, и надо понимать, что от одного умершего можно получить как минимум три органа. А вот в Германии до недавнего времени частота донорских изъятий составляла 10,5 на миллион человек. Это потому, что до настоящего времени там работал принцип испрошенного согласия. – Судя по тому, что многие страны уходят от принципа испрошенного согласия, получается, что людям невозможно объяснить важность посмертного донорства? – Да, это главная проблема – о таком направлении, как трансплантология, общественность мало что знает. Считаю, что населению нужно это объяснять, причем еще в подростковом возрасте, когда и формируется личность. Дело в том, что на данный момент вопрос посмертного изъятия органов человека вообще не заботит, а после его смерти и подавно. Это начинает волновать родственников, которые нашего с вами разговора не слышали. А вот если они услышат, вдумаются и осознают, что от них зависят жизни других людей, то, уверен, тогда граждане будут вести себя правильно. – Сколько человек стоят в листе ожидания, и многие ли дожидаются? – Меньше 10 000, но эта цифра не совсем объективная, потому что не все, у кого есть показания к трансплантации, выявлены и не все доживают до этого момента. Если посчитать, то мы в 2018 году сделали чуть больше 2000 операций по пересадке органов, значит, нам еще нужно раз в 5 больше. – В России трансплантация органов проводится бесплатно, а как это работает в других странах? – Мы ориентируемся только на лучших. На первом месте стоит Испания. Они лидеры в области трансплантологии, донорства и технологий, связанных с трансплантацией, сохранением и восстановлением донорских органов. Не буду говорить о США, у них все по-другому. Что касается Европы, то я бы выделил такие страны, как Франция, Чехия, Италия, Бельгия, Австрия, Хорватия, Словения, Швеция. У них хорошие государственные программы, потому что они понимают, что перекладывать эти немыслимые расходы на плечи граждан нерационально и просто невозможно. И это правильно. Именно поэтому мы выступаем категорически против передачи такой технологии в частные клиники. Уверен, что там, где начинается коммерция, кончается медицина. А в целом нынешнее столетие станет веком трансплантологии. Ведь это наиболее рациональный и кардинальный метод лечения множества заболеваний, с которыми иным способом медицина справиться попросту не сможет.