Чем сердце успокоится. Тяжелый труд трансплантологов в Ростовской области
В ноябре 2017 года в кардиохирургическом центре Ростовской областной клинической больницы успешно прошла первая в донской истории операция по пересадке сердца. Врачи пять часов сражались за жизнь 33-летнего мужчины, и Новый год пациент уже встречал дома. В 2018 году таких операций в больнице провели шесть, а в этом планируют ещё больше. Впрочем, пересадка сердца, оказывается, не самое сложное, с чем сталкиваются врачи. О том, что происходит на операционном столе и что за его пределами, мы узнали у главврача Ростовской областной клинической больницы и главного трансплантолога Дона Вячеслава Коробка. Скальпель для футболиста Юлия Панфиловская, «АиФ на Дону»- Вячеслав Леонидович, оказывается, вы могли стать не только хирургом, но и спортсменом... Вячеслав Коробка: - Мог бы. В детстве я любил футбол, играл за детскую команду «Ростсельмаш». На каком-то очередном матче меня заприметил тренер спортинтерната (сейчас это Ростовское областное училище олимпийского резерва), позвал учиться. В те времена отечественный футбол переживал «золотой век», любой мальчишка о таком предложении мог только мечтать. Отучился три года, но в 17 лет, как раз к тому периоду, когда должно было начаться распределение выпускников, заболел гепатитом. О карьере футболиста пришлось забыть, хотя спорт научил меня очень многому. И дело не только в выносливости. Чтобы быть хорошим спортсменом быстрых ног мало - гораздо важнее координация, от которой зависит умение ориентироваться в сложный момент, принимать решения, просчитывая несколько ходов вперёд. Если голова хорошо работает, то и реакция будет точной. В хирургии эти навыки пригодились. - В общем, Ростов потерял футболиста, но приобрёл хирурга? - Случилось это тоже, скорее, вопреки. До меня врачей в семье не было, но мединститут был одним из немногих вузов с военной кафедрой - идти служить в армию в самый разгар афганской войны не видел смысла. Как раз пока приходил в себя после болезни, проштудировал нужные учебники и, несмотря на огромный конкурс, поступил. Мне повезло учиться у известного врача, профессора Вадима Русакова. Он заведовал кафедрой хирургических болезней №2 и брался оперировать больных с раком желудка и пищевода, которых спасти, казалось, было невозможно. Именно тогда я понял, что хочу так же стать хирургом, и впервые встал за операционный стол, будучи студентом, то есть более тридцати лет назад. Но учусь до сих пор, потому что уверен: узкая специализация сильно ограничивает профессиональный рост. После выпуска меня пригласил в Ростовский онкоинститут ученик Русакова профессор Вадим Касаткин, с которым мы проработали много лет. Тогда у меня и сложилось твёрдое убеждение, что нужно уметь владеть всеми видами полостных вмешательств, спокойно выполнять операции от пищевода до толстого кишечника, на почках и даже органах малого таза, вне зависимости опухоль это или другое заболевание. Сегодня, например, насколько мне известно, на Дону только хирурги нашей больницы берутся оперировать опухоли с сосудистым прорастанием, потому что им по силам протезирование сосудов любой сложности. Двенадцать лет назад в РОКБ появился Центр функциональной гастроэнтерологии и реконструктивно-пластической хирургии, объединивший разных специалистов, и который мне доверили возглавить. Это был настоящий системный прорыв, не потому что Центр собрал врачей, которые и так работали в одном здании, а потому что пациент стал общим для целой команды профессионалов. Больной не должен страдать от того, что врач - узкопрофильный, да и врач должен бороться не только за жизнь человека, но и за её качество. До сих пор в большинстве больниц язву двенадцатиперстной кишки стандартно вырежут, прописав несчастному пожизненную овсянку на воде, хотя существует специальная методика, которая сохраняет орган, его здоровую функцию, и человек после операции не мучается от диет. Ювелирная работа - Сегодня этот Центр уже переименован в Центр хирургии и координации донорства. Несмотря на то, что вы стали главврачом всей больницы, и прибавилось бумажной работы, большинство операций до сих пор выполняете лично. Расскажите, сложно было первый раз трансплантировать сердце? - На самом деле пересадка сердца далеко не самая сложная операция в трансплантологии. На первом месте по уровню риска и сложности даже в мировой практике - пересадка правой доли родственной печени. Это ювелирная работа. И если объяснять на пальцах, то сложности начинаются уже на этапе разделения, когда нужно сохранить максимум тканей, сосудов, протоков. Для самого донора операция чревата кровотечением. А долю ещё нужно бережно пересадить реципиенту. Полгода назад мы успешно провели сплит-трансплантацию печени по уникальной технологии, разделив орган для пересадки на две половины ещё в организме донора, и тем самым помогли сразу двум больным. Уточню, что таких операций в России было проведено меньше десятка, РОКБ стала четвёртой в стране и второй после Новосибирска из региональных клиник, где их удалось осуществить. У нас весь процесс занял почти сутки - 20 часов. Было задействовано шестнадцать общих и сосудистых хирургов, шесть анестезиологов-реаниматологов, врачи ультразвуковой и лабораторной диагностики и другой персонал. Работали практически одновременно в трёх операционных. - Но иногда, к сожалению, не всё зависит от врачей... - Любая операция, даже удаление аппендицита - потенциальный риск. Были потери и у меня, что неизбежно в хирургии, особенно, когда имеешь дело с тяжёлыми случаями. Статистически летальность в больнице низкая - уже много лет не превышает 0,5 % при 5,5 тысячи сложных операций в год. В трансплантологии вообще успехом считается, если потери не превышают 8%. Но на деле привыкнуть к смерти больного, вычеркнуть её из памяти или относиться проще, даже если сделал всё, что мог, невозможно. Страшилки для безграмотных - С трансплантологией вообще связано много каких-то страшных мифов, жутких историй про похищенных на органы людей. Как на самом деле обстоят дела с донорством? Насколько это дорого и из-за этого может быть криминальным? - Все эти страшилки рассчитаны на безграмотных людей, потому что просто невозможно продать кого-то на органы. Во-первых, изымать материал для пересадки могут только врачи в государственных лечебных учреждениях. Круг этих специалистов достаточно узкий, все они находятся под пристальным контролем самых разных надзорных структур. Во-вторых, живой донор не может распоряжаться своими органами, как угодно, он может пожертвовать их только родственнику. При малейшем сомнении проводится генетическая экспертиза. В остальных, более трагических случаях, в качестве донора может рассматриваться только тот пациент, которому целый консилиум врачей выносит заключение о необратимой гибели всего головного мозга, что по закону означает смерть человека. Далее, существует целый список противопоказаний, автоматически исключающих донорство. То есть человека будут вытаскивать из глубокой комы до последнего. Что касается дороговизны трансплантации, то у нас в стране она относительно невысока: например, на пересадку печени выделяется около 1,2 млн рублей, когда в той же Европе такая процедура обходится где-то 350 тысяч евро. Вместе с тем, многолетнее поддержание жизни больного на диализе обходится бюджету куда дороже. За трансплантологией - будущее. - Но существуют же ещё этические вопросы, религиозные предубеждения... - Эти предубеждения если и существуют, то только у ограниченных людей. Российские трансплантологи, например, получили благословение Русской православной церкви. В московском центре Шумакова есть галерея с портретами женщин, сумевших забеременеть и родить здоровых детей после пересадки печени или почки. Напротив, нужно пропагандировать идею родственного донорства, потому что если донор здоров, то его организм будет хорошо функционировать и после операции. Например, правая доля печени, которую изымают в таких случаях, через два-три месяца компенсируется в полном объёме. Это уже хорошо знают на Северном Кавказе, где крепкие семейные узы и процент родственных пересадок среди жителей этого региона выше.
