Откуда берется зло

В 1941 году по пути из гетто в концлагерь на Украине нацистский солдат забил моего деда до смерти. Мой отец стал свидетелем убийства. Конечно, это всего лишь одна из миллионов подобных историй, и я выросла, зная о человеческой жестокости. Слово «sapiens» в словосочетании Homo sapiens не полностью описывает наш вид: мы столь же жестоки, сколь и разумны. Это может быть причиной нашего выживания как единственных представителей вида Homo и столь оглушительного успеха в захвате господства на планете. Но вопрос о том, почему обычные люди способны на столь возмутительное насилие, стоит по-прежнему остро. Эта двойственность является загадкой и для нас самих, а потому легла в основу учений о природе, теологических систем и трагических событий, движет моральными кодексами и той напряженностью, что представляет собой самую суть социально-политических систем. Мы знаем и свет, и тьму. Мы способны как совершать ужасные вещи, так и серьезно и нестандартно задумываться о них. Самосознание, характеризующее человеческий разум, более всего сбивает с толку там, где речь заходит о проблеме существования зла, которую философы обсуждают аж со времен Платона. Очевидным способом поиска объяснений данному феномену является изучение моделей поведения совершающих зверства индивидуумов. Что и проделал профессор-нейрохирург Ицхак Фрид из Калифорнийского университета в своей статье 1997 года под названием «Синдром Е» (от первой буквы слова evil, «зло» — прим. пер.), опубликованной в британском журнале «Ланцет». Синдромом называется группа биологических симптомов, чья совокупность и составляет клиническую картину. Синдромом Е Фрид назвал группу из десяти нейропсихологических симптомов, имеющих место в момент совершении злодеяний: когда, как он выразился, группы ранее мирных индивидов превращаются в серийных убийц беззащитных членов общества. Вот эти десять нейропсихологических симптомов: 1. Повторение: агрессия повторяется бесконтрольно. 2. Навязчивые идеи: преступники одержимы идеями, которые оправдывают их агрессию и лежат в основе неких миссий этнической чистки. Они могут считать абсолютным злом, к примеру, всех жителей Запада, всех мусульман, всех евреев или всех тутси. 3. Навязчивое повторение: обстоятельства не влияют на поведение преступника, который упорно идет к цели, даже если действие ведет к саморазрушению личности. 4. Снижение эмоциональной реактивности: преступник не выказывает эмоциональной реакции. 5. Перевозбуждение: испытываемый преступником восторг обусловлен многократностью действий и количеством жертв. 6. Полноценность языка, памяти и способности к решению проблем: синдром не влияет на более высокие когнитивные способности. 7. Быстрое привыкание: преступник становится безразличен к насилию. 8. Раздробленность: насилие может иметь место параллельно с обычной семейной жизнью. 9. Зависимость от окружающей обстановки: возможность того или иного действия определяет контекст, особенно отождествление с некоей группой людей и подчинение некоему органу власти. 10. Групповое «заражение»: действие обуславливается принадлежностью к группе, поведение каждого отражается на других. Фрид выдвинул предположение о том, что все вышеозначенные способы поведения имеют нейрофизиологические причины, которые стóит исследовать. Обратите внимание, что синдром распространяется и на тех людей, что прежде не проявляли соответствующих наклонностей, а затем смогли убить. Исключениями являются: военное время, санкционированные убийства, совершаемые солдатами и в отношение солдат, что приводит к множественным случаям проявления посттравматического стрессового расстройства (ПТСР); признанные психопатологии, такие как диссоциальное расстройство личности, которое может заставить человека открыть стрельбу по школьникам; а также преступления на почве ревности и садистского удовольствия от причинения боли. Когда философ Ханна Арендт в своей книге «Эйхман в Иерусалиме» (1963) употребила выражение «банальность зла», она имела в виду, что люди, ответственные за действия, которые привели к массовым убийствам, могут быть самыми обычными гражданами, движимыми такими банальными мотивами, как страх потерять работу. Само понятие заурядности было проверено социальными психологами. В 1971 году проведенный психологом Филиппом Зимбардо Стэндфордский тюремный эксперимент показал, как обычные студенты могут превратиться в жестоких тюремных охранников, хотя по большей части все было безосновательно, учитывая фактическое подтверждение недостатков эксперимента. Тем не менее, люди, страдающие Синдромом Е, действительно являются самыми что ни на есть обычными гражданами без каких-либо очевидных психопатологий. Историк Кристофер Браунинг описал подобное в своей книге «Совершенно обычные мужчины» 1992 года (на которую ссылается Фрид). Солдат, убивший моего деда, тоже, скорее всего, был обычным человеком. Современная биология может объяснить многие человеческие поступки, но не вызванные ими ужасные трагические события. И даже такой инструмент для самопознания как нейронауки объяснить нашу жестокость не способен. Причинно-следственные связи того вреда, что люди наносят друг другу, лучше всего описаны политической историей, а не науками или метафизикой. Одно только минувшее столетие изобилует зверствами непостижимого масштаба и столь же непостижимого политического происхождения. Но именно появление ИГИЛ (организация запрещена на территории РФ — прим. перев.) и интерес к ней молодых и полных энтузиазма новобранцев вдохнули новую жизнь в гипотезы Фрида и побудили его организовать, совместно с нейрофизиологом Аленом Бертозом из парижского Коллеж де Франс, три конференции по проблеме Синдрома Е. В период с 2015 по 2017 год на них собрались ведущие специалисты в области когнитивной нейробиологии, социальной психологии, нейрофизиологии, психиатрии, а также терроризма и права, чьими теориями и выводам я поделюсь в этой статье. Синдром E является поводом к проведению инновационного, междисциплинарного обсуждения этой давней проблемы — и убедительным примером того, как сформулировать нейробиологические выводы применительно к человеку. Подобный подход дает толчок к появлению любопытных гипотез и объяснений. По мере того, как функциональная анатомия мозга описывается все точнее и точнее, неврология совершенствует свою способность решать лежащие в основе нашего поведения сложности, включая насилие. Но поскольку мы эволюционировали как животные, исследовать биологические основы поведения — значит смотреть как на материализованные результаты эволюционного времени, так и на историческое время и то, как различные культуры влияют на эволюционировавшие нейронные контуры, а также ими создаются. Учитывая, что мы эволюционировали как социальные, интерактивные существа, нейробиология требует диалога с другими дисциплинами, поскольку эволюция мозга имела место не изолированно, и любое действие происходит в определенный момент времени в определенном месте с определенным смыслом. Психологическая и культурная среда играет центральную роль в определении того, каким образом будут протекать данные биологические процессы и будут ли вообще. Таким образом, перечисленные Фридом черты включают сочетание неврологических и внешних условий. Центральное место в контексте Синдрома E занимает симптом «снижения аффекта». Большинство людей, за исключением психопатов, избегают или крайне неохотно причиняют боль, не говоря уже о том, чтобы убивать. Как продемонстрировал психиатр Роберт Джей Лифтон, только с помощью промывания мозгов, вынужденного притупления эмоциональной реакции и преодоления сдержанности можно пересечь черту, за которой начинается «привыкание» — симптом Синдрома Е, при котором выполнение действия облегчается его многократностью. Виновные в массовых убийствах и пытках могут любить своих детей и желать им лучшего, но при этом абсолютно ничего не чувствовать по отношению к жертвам — пример присущего Синдрому E симптома «раздробленности». Вероятно, именно это имело место в случае с тем нацистским солдатом, что убил моего деда. Семейная и социальная принадлежность — два разных понятия. Когда они пересекаются, как было в Боснии и Руанде, когда семьи набросились друг на друга, преобладает групповая самоидентификация. Сострадание редко бывает всеобъемлющим. Социальный нейробиолог Таня Сингер из лейпцигского Института эволюционной антропологии Общества Макса Планка определяет сострадание как способность «резонировать» с чувствами другого человека. Оно развивается с самого младенчества — сначала как подражание, затем в качестве совместного внимания — и трансформируется в способность принимать точку зрения других, наряду со сдвигом в пространственном восприятии от себя к другому, как если бы один человек буквально оказался на месте другого. Здесь в первую очередь необходима способность проводить различие между собой и другими, что является аспектом так называемой «теории сознания», которое человек приобретает в течение первых пяти лет жизни. Специалист в области возрастной психологии Филипп Роша из Университета Эмори в Атланте продемонстрировал то, как дети к этому времени развивают этическую позицию и начинают отдавать себе отчет в том, каким образом их действия могут быть восприняты другими. И хотя сострадание обеспечивает сплоченность группы или общества, оно также носит пристрастный и ограниченный характер. Благодаря этому процветает месть. Его избирательность также объясняет то, как мы проходим мимо бездомного человека, не чувствуя необходимости предложить помощь, или радуемся неприятным сплетням об отсутствующем человеке, к которому испытываем неприязнь. Мы все неизбежно применяем избирательное сопереживание, его отсутствие проявляется в повседневных, не несущих угрозы для жизни случаях насилия, которые происходят в социальной и семейной жизни, в бизнесе и политике. Поэтому то, что психолог Саймон Барон-Коэн из Кембриджского университета в своей книге «Учение о зле: эмпатия и истоки человеческой жестокости» (2011) называет «эрозией эмпатии», не является единственным элементом, что обуславливает вспышки чрезвычайного насилия. Но именно он открывает возможности к дискриминации и, в конечном итоге, геноциду. Как выразился социальный нейробиолог Жан Десети из Чикагского университета, «у нашей гиперсоциальности есть и темная сторона». Данный анализ может частично развеять тайну нашей двуличности: способности помогать друг другу и убивать друг друга или убеждать самих себя в справедливости войн. Как и другие гоминины вроде шимпанзе, мы развили способность укреплять отношения, общаться и сотрудничать с теми, кто находится в нашем непосредственном окружении, а также нападать на чужаков и членов других племен. Нашу человечность определяет наше развитое самосознание. Загадкой остается лишь наша постоянная способность разрушать, даже несмотря на то, что мы способны понимать самих себя и создавать сложные научные модели собственного разума. Нейробиология предоставляет интересную физиологическую модель эмпатии как сложного, динамического процесса, объединяющего способность к целенаправленной деятельности, премоторную и сенсомоторную функции. Она задействует, в частности, вентромедиальную префронтальную (vmPFC) и орбитофронтальную кору головного мозга (OFC), с которой первая частично перекрывается и которая имеет решающее значение в плане обработки эмоций, генерируемых в мозжечковой миндалине — древней структуре в лимбической системе. Повреждение OFC негативно сказывается на эмоциональных чувствах, а вместе с этим и на процессе принятия решений. Нейробиолог Антонио Дамасио из Университета Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе показал с помощью своей «теории соматических маркеров» то, как физические ощущения, которые участвуют в сигнальных эмоциях, обрабатываемых в OFC и vmPFC, позволяют принимать надлежащие социально обусловленные решения, тем самым демонстрируя наши оценочные суждения об окружающем мире, включая умение дать правильную моральную оценку поступку. При сниженном аффекте гиперактивность в этих же участках лобной доли тормозит активацию мозжечковой миндалины. Исследования выявили дисфункциональную активность орбитофронтальной коры у людей с обсессивно-компульсивным расстройством. Таким образом, она может быть также причастна к навязчивому характеру отношения к одной группе, которые оправдывают убийственные намерения в отношении ее членов. А чувство перевозбуждения — как, к примеру, после употребления кокаина, — которое проецирует на эти идеи действие, включает обработку информации в префронтальной коре головного мозга (mPFC). Иными словами, при Синдроме Е эмоциональные каналы в головном мозге перестают регулировать суждения и действия. Происходит разрушение обратной связи между мозжечковой миндалиной и более высокими, когнитивными кортикальными структурами. Действующее «я» отделяется от чувствующего, и этот феномен Фрид называет «когнитивным переломом». Он считает, что в нынешней обстановке этому может быть подвергнуто около 70% населения, что побудит их стать участниками преступлений в составе какой-либо группы, как, вероятно, и произошло в ходе Стэндфордского тюремного эксперимента, несмотря на оговорки в отношении его результатов. Действующее «я» человека с когнитивным переломом не способно к состраданию. Но эмпатия не всегда является надежным признаком правильного поведения: мы не сочувствуем насекомым, погибающим, например, из-за изменений климата, но можем принимать рациональные решения в случае самой катастрофы. Она даже может привести к неправильным решениям в отношении тех, на кого направлена: хирург, сочувствующий пациенту на столе, не должен быть допущен к операции. Есть такое понятие, как избыток чувств. Психолог Пол Блум из Йельского университета высказался «против эмпатии» в одноименной книге 2016 года и других публикациях, высказав предположение о том, что лучшим барометром является «рациональное сострадание», с помощью которого можно оценить окружающую обстановку и наше на нее воздействие. Иными словами, члены группы, чья миссия состоит в убийстве предполагаемых врагов, могут обладать способностью эмоционального сочувствия к своей группе и не иметь рационального сострадания к предполагаемому врагу. Анализ неспособности испытывать эмоции по отношению к таким предполагаемым врагам может приблизить нас к пониманию того, каково это — перейти черту, за которой можно хладнокровно калечить и убивать. Наблюдатели Международного уголовного суда (МУС) в Гааге часто отмечают отсутствие раскаяния со стороны преступников. Клинический психолог Франсуаза Сирони, которая помогает МУС оценивать состояние преступников и проводит лечение как их самих, так и их жертв, своими глазами видела то, что Лифтон назвал «убийством собственного „я"», особенно в случае с человеком по имени Кан Кек Иеу, известным как «Дуть», который с гордостью создал и руководил центром пыток и уничтожения «красных кхмеров» в Камбодже. Дуть был одним из тех, кто не чувствовал абсолютно никакого раскаяния. Его единственной отличительной чертой была принятая на себя роль, поддерживаемая страхом потерять себя и впасть в состояние бессилия. Он не понял, что имела в виду Сирони, когда спросила: «Что случилось с вашей совестью?» С его точки зрения вопрос представлял собой бессмысленный набор слов. Наряду с тем, что Фрид называет «катастрофической» десенсибилизацией к эмоциональным сигналам, когнитивные функции остаются нетронутыми — еще один симптом Синдрома Е. Мучитель точно знает, как причинить боль, и полностью осознает испытываемые жертвой страдания. Он — чаще это особь мужского пола — обладает необходимыми, но недостаточными для сопереживания когнитивными способностями, для понимания того, что именно ощущает жертва. Ему плевать на чужую боль. Плевать на собственное безразличие. И плевать на саму важность неравнодушия. Пропадает обуславливаемое эмоциями здравомыслие, лежащее в основе умения дать правильную моральную оценку поступку. Подобное состояние предполагает слияние отождествления с более крупной системой, в рамках которой происходит расщепление чувствующего «я» и когнитивного «я», и сопутствующей этому замены индивидуальных моральных ценностей нормами и правилами этой системы. Химия имеет место всюду, как и во всех церебральных и соматических функциях, — и регулируется фармацевтическими препаратами. Нейробиолог Тревор Роббинс из Кембриджского университета изучал «фармакотерроризм» и то, как, например, амфетамин «каптагон» — используемый, в частности, членами ИГИЛ — влияет на действие дофамина, истощает запасы серотонина в орбитофронтальной коре головного мозга и приводит к ригидному психопатическому поведению, усиливая агрессию и приводя к навязчивому повторению, которое Фрид причисляет к симптомам Синдрома E. Он отключает социальную привязанность и все эмоциональные чувства (включая эмпатию) — состояние, называемое алекситимией (трудность распознавания и описания собственных эмоций — прим. пер.). Это упрощенный неврологический анализ того, как именно смертоносные действия становятся возможными. Орбитофронтальной корой головного мозга обладают одни лишь люди и приматы. Как продемонстрировал Эдмунд Роллс из Оксфордского центра вычислительной нейробиологии, она играет решающую роль в определении ценности вознаграждения в ответ на стимул: мы делаем выбор, основанный на назначении ценности — в отношении объекта, идеи, действия, нормы, человека. Наши эмоции богаты ценностями, а наши действия варьируются и могут актуализироваться в зависимости от того, как их воспринимают в окружающем мире, в свою очередь мотивируя нас искать или избегать стимулов. Наше поведение может сохраняться в поисках отсутствующего вознаграждения — это стало бы одним из объяснений такого симптома Синдрома Е, как навязчивое действие. Парижский нейробиолог Матиас Пессильоне и его коллеги также выявили центральную роль вентромедиальной префронтальной коры головного мозга в приписывании ценности стимулу или идее, вследствие чего мы решаем предпринять некое действие, основанное на заманчивом вознаграждении или неприятном исходе. Но в случае чрезмерной активизации данной функции новые факторы — вроде просьб о милосердии — не влияют на приписывание ценности идее, например, о том, что «все люди заслуживают смерти», и изменение действия невозможно. Оно становится автоматическим и регулируется неким внешним фактором или лидером, независимо от каких-либо моральных критериев. Но признаком преступных действий эти неврологические факты становятся только при определенных обстоятельствах окружающей обстановки. Психиатр Дэвид Коэн и его коллеги из больницы Сальпетриер в Париже оценили кандидатов-подростков на предмет радикализации. Они обнаружили, что определенные социально-психологические условия, имевшие место в детстве — такие как отсутствие отца, нестабильная психика матери или проживание у приемных родителей, — влияют на развитие личности, в некоторых случаях приводя к необходимости отнести ее к более широкой группе. Опять же, в сравнении с семьей группа имеет большее значение. Как выяснил антрополог Скотт Атран, конфликты зачастую неразрешимы и не подлежат обсуждению, поскольку имеют место во имя абсолютных, духовных ценностей — светских или религиозных, — а не с расчетом на какой-либо практический исход. Эти ценности могут казаться весьма привлекательными — сильнее семейных уз. Писательница Камила Шамси в своем романе «Домашний очаг» (2017) показала, как любящий, невинный, но неприспособленный к жизни и потерянный молодой человек пакистанского происхождения может стать жертвой призыва вербовщиков ИГИЛ воссоединиться с потерянным отцом и найти себя в якобы посвященном благим намерениям обществе. Наши идеологические стереотипы, внутренние и внешние, формируют и оправдывают тот выбор, что мы делаем, наделяя его обнадеживающей аргументацией. Последняя опирается на умение дать правильную моральную оценку поступкам и маскируется под него, вызывая когнитивный диссонанс «между тем, о чем мы думаем и тем, что делаем», как однажды выразился Зимбардо — между тем, что, как мы себя убеждаем, было необходимым действием, и нашими глубоко укоренившимися исходными убеждениями. Герой книги Шамси вскоре начинает сожалеть о своем выборе и пытается уйти от насилия, которое не может вынести, будучи не в состоянии противостоять когнитивному диссонансу. Иное дело — нацистские врачи, которые убедили себя, что действуют во имя большего блага. Леденящим кровь примером подобного высокомерного оправдания преступного поведения является выступление Генриха Гиммлера в Познани в 1943 году: «Мы имеем моральное право, [даже] долг перед нашим собственным народом, убить этот народ, который хочет убить нас». Как только моральное оправдание отделяется от эмоционально выверенной реакции на других, насилие может обрести рациональные основания. На протяжении истории это происходило не раз. Но «обычных людей» к пересечению черты, где царствуют симптомы Синдрома Е, толкают обстоятельства. Представление о происходящем во время этого перехода дает нейробиолог Патрик Хаггард из Университетского колледжа Лондона. Он продемонстрировал всю мощь того первоначального воздействия, что позволяет нам выйти за рамки. После прошедшего в 1961 году в Иерусалиме суда над Адольфом Эйхманом, который не считал себя виновным, поскольку «всего лишь следовал приказам», психолог Стэнли Милгрэм из Йельского университета продемонстрировал, а точнее представил преувеличенные утверждения о том, что большинство людей не откажутся от выполнения приказов некоего органа власти даже во вред другому лицу. Милгрэм интересовался проблемой послушания. Хаггард же, изучавший чувство свободы воли — ощущение того, что именно мы инициируем свои действия и держим их под контролем, что имеет центральное значение для нашей жизни, а также в контексте юридических дискуссий об уголовной ответственности, — вопрошал, каково это, когда тебя принуждают и в какой-то степени лишают независимости. С помощью эксперимента, который в некоторой степени ориентируется на Милгрэма (но и затрагивает некоторые из его этических и методологических вопросов) и использует понятие преднамеренного обязывающего характера, Хаггард обнаружил, что люди, будучи принуждаемыми к какому-либо действию, ощущают заметное снижение чувства свободы воли. Принуждение отключает чувство ответственности — находка более чем пугающая. Неврологические аналоги того, что может привести к худшим из наших действий, на клиническое состояние не указывают. Синдром Е не является ни заболеванием, ни расстройством, которое стóит включить в «Руководство по диагностике и статистическому учету психических расстройств» или «Международную статистическую классификацию болезней и проблем, связанных со здоровьем». Его официальное оформление имело бы сложные юридические последствия: как заявил бывший председатель Европейского суда по правам человека юрист Жан-Поль Коста, использование неврологических доказательств в суде проблематично, поскольку требует экспертного чтения неточных и непрозрачных данных. Практически невозможно точно установить, какие реакции в головном мозге — включая те, что лежат в основе чувства свободы воли — могут или должны представлять собой юридически смягчающие факторы. Однако введение — наподобие того, как сделал Фрид — набора характерных особенностей, характеризующих самые отвратительные свойства нашего характера, и инициирование широкого обсуждения в соответствующих областях, особенно в неврологии, станут лишь дополнением программ профилактики и реабилитации, когда они крайне необходимы. Зло может быть мертво, но дурные поступки будут существовать всегда. Причины этого остаются метафизической головоломкой, а я — лишь один из миллионов человек, чья жизнь протекает под этим знаком вопроса, который лично я унаследовала от своего оставшегося в живых отца. Но как минимум некоторые ответы на вопрос «почему?» находятся в пределах нашей досягаемости. Нога Арикха — историк идей, особенно заинтересована в связи между разумом и телом, а также отслеживании генеалогии соответствующих понятий. Преподавала в Бард-колледже, была членом консультативного совета журнала «Проспект» и председателем проекта гуманитарных исследований в Парижском колледже искусств. Является автором книги «Страсти и нравы: История юмора» (2007). Живет в Париже.