Медицина в эпоху перемен: интервью с Дмитрием Сергеевым

От городской московской больницы до Немецкого центра исследования рака — Дмитрий Викторович Сергеев, эпидемиолог с международным опытом работы, поделился историями о работе в Коммунарке, обучении за рубежом, преподавании в ИТМО и вызовах, которые принесла пандемия. Чему научила нас пандемия? Как поменялась система здравоохранения после нее? Чем отличается медицина в России и Германии? Правда ли, что микроволновка может вызывать рак? И как молодому специалисту совмещать преподавание, исследования и амбиции оставить след в истории науки? Ответы на эти и другие вопросы — в нашем интервью.— Дмитрий, вы ученый и специалист в сфере эпидемиологии. Как по мне, это довольно специфическая область медицины. Почему вы выбрали именно ее? Что стало для вас отправной точкой в выборе этой профессии?— Отправной точкой моего профессионального пути стал мой учитель по биологии. В школе у меня были позитивные впечатления о предмете, но было мало усидчивости, из-за чего однажды мой преподаватель, с присущим учителям чувством юмора, в шутку сказал, что мне нужно идти туда, где я причиню наименьший вред людям, и предложил эпидемиологию и патанатомию. Мы посмеялись, но эти слова вдохновили меня. Из-за того, что в патанатомии нельзя коммуницировать с людьми, а я очень люблю общаться в целом, мой выбор пал на эпидемиологию. Она была максимально приближенным вариантом к моему восприятию жизни.— Сейчас вы живете и работаете в Германии. А что входит в вашу рабочую деятельность в ИТМО?— У меня есть два блока лекций. Первый посвящен базовым знаниям в эпидемиологии. В рамках этого курса студенты получают научные статьи, которые они должны изучить, проанализировать и пересказать группе. Для усложнения задачи мы даем студентам как статьи с корректной методологией и выводами, так и материалы с эпидемиологическими ошибками. Студенты не знают, какая у них статья на руках, и разбирают их критически, оценивают непредвзято — тем самым могут либо сами найти ошибки, либо убедиться в представленной методологии и выводах. То есть мы развиваем критическое мышление. Мы ждем от студентов, чтобы они объяснили, как они оценивают статьи, видят ли в них ошибки. Моя задача как преподавателя — обратить внимание на какие-то тонкости исследования, проследить, как они их понимают и интерпретируют.Второй блок посвящен исследовательской работе. Я обучаю тому, как писать статьи: в каких временах мы пишем методологию, итоги — например, результаты описываются всегда немного предвзято, а вступление с посылом: «Вот бы у меня получилось это исследовать…». На самом деле автор уже заранее знает, что получилось, а что нет, и опровергает или подтверждает свой исследовательский вопрос.Очень много моментов, связанных с плагиатом и цитированием. Много студентов хорошо разбирается в своих темах, но плохо ориентируется именно в плагиате, потому что кто-то может процитировать без кавычек либо переосмыслить, что уже будет считаться за ошибку.Также у нас есть серия консультаций: каждый понедельник мы с коллегой слушаем студентов, которые приходят к нам с идеей исследования, и мы вместе думаем над ее реализацией. Иногда бывают студенты, которые очень горят своим проектом, но мы чувствуем, что для магистерской работы это, к сожалению, очень большой или тяжелый проект, и мы стараемся его сократить. И конечно, мы чувствуем себя не очень комфортно, потому что человек хочет, как Прометей, принести огонь, на что мы отвечаем: «Ну давай мы начнем с зажигалки, это будет немного проще, потому что ты сделаешь меньше ошибок».Плюс ко всему у меня есть факультатив по причинно-следственным связям и по систематическим обзорам. Он запустился в прошлом году, там мы учимся пользоваться искусственным интеллектом, чтобы быстрее делать систематические обзоры. Также мы рисуем DAGs-диаграммы, чтобы понимать, что случилось, почему и как.— Вам всего 27 лет, а вы уже успели пройти обучение и стажировки в ведущих вузах России и Европы, работать в Коммунарке. Как вы сами оцениваете свой путь? Что помогло достичь такого разнообразия в опыте?— Здесь многое зависит от личных амбиций. Среди моих одногруппников немало тех, кто в итоге пошел работать не по специальности. В моем случае все сложилось иначе: мне повезло попасть на практику в 31-ю больницу в Москве уже на первом курсе. Я работал сутки через трое и, будучи студентом и начинающим врачом, получал хорошую надбавку к зарплате. Так и решил остаться там. Я начал с должности санитара, затем стал медбратом, а позже — помощником эпидемиолога в Коммунарке. Везде находились люди, готовые поддержать, делились опытом и предлагали новые возможности для роста. Именно так я оказался в Коммунарке: муж главного эпидемиолога Коммунарки был руководителем эпидемиологической службы в моей больнице, он предложил попробовать свои силы в новом центре. Так я буквально одним днем перешел в другую больницу. Очень важно со всеми общаться, знакомиться, и многие двери и возможности станут для тебя открыты.— Коммунарка была одним из главных московских центров лечения пациентов во время COVID-19. Можете ли вы сказать, как поменялась сфера здравоохранения после пандемии?— Во время пандемии я уже переехал в Германию, поэтому не могу точно сказать, как сейчас выглядит ситуация в российских больницах, могу лишь поделиться мнением коллег. Но очевидно одно — пандемия подчеркнула необходимость тех медицинских специальностей, от которых до этого «отнекивались». Та же профпатология: очень много врачей не смотрели на банальные прививки у пациентов, которые в конечном итоге всплыли.Мы часто шутим, что пандемия научила нас мыть руки, хотя до этого многие пренебрегали такими мелочами. Если говорить конкретно о Москве, где я больше знаком с ситуацией, то сейчас здравоохранение и наука здесь развиваются стремительно.В Москве проходит конференция, называется НАСКИ (Национальная ассоциация специалистов по контролю инфекционных и неинфекционных болезней). На ней, например, представили новый протокол геномного секвенирования патогенов. Это метод позволяет детально изучать генетическую информацию возбудителей инфекций. Врачи могут выявить мутации, определяющие устойчивость к антибиотикам, а также прогнозировать, как инфекция будет распространяться или реагировать на лечение. Для реанимационных отделений разработаны генетические паспорта, которые позволяют моментально выявить, к каким антибиотикам инфекция может быть устойчива, и корректировать лечение на основе этих данных.Сильно продвинулись также ПЦР-системы и их производство, а лабораторные исследования получили мощный толчок вперед. Особое внимание уделяется скринингу с использованием КТ. В какой-то момент стало понятно, что содержать специалистов лучевой диагностики в каждой клинике неэффективно, и появился большой дата-центр, который обрабатывает данные централизованно.— Повлияла ли пандемия каким-то образом на ваши личные принципы? Например, я постоянно начала носить с собой антисептик и теперь обрабатываю им абсолютно все вокруг.— Когда ты работаешь в больнице, у тебя появляется какая-то профдеформация, поэтому у меня и до пандемии была привычка тщательно мыть руки и использовать дезинфицирующие средства.Для врачей пандемия не стала чем-то радикально новым, хотя, безусловно, увеличилась нагрузка: пришлось больше работать и носить дополнительную защиту. Но в целом это не сильно изменило нас как специалистов. Я не могу сказать, что пандемия как-то повлияла на мои личные принципы. Я, как и прежде, тщательно мою руки, но, например, маску сейчас не ношу, потому что нет требований.— А если говорить в целом про ковид — чему он научил, какой урок общество извлекло из этого? Может, стало проще общаться с людьми на эту тему?— Пандемия продемонстрировала важный момент: многие пациенты боятся врачей, особенно когда мы приходим в защитных костюмах, закрывающих лицо. Пациент не всегда понимает, кто перед ним, видит лишь глаза через маленькую щелку в маске. Представьте: вы в больничной палате, и к вам заходят люди в белых костюмах, говорят что-то, но вы не можете понять, что именно, потому что маска закрывает их рот, а вы плохо слышите. Когда врачи что-то делают, не объясняя, что именно происходит, у пациента возникают сомнения и тревога. Чтобы решить эту проблему, мы начали носить бейджи с фотографиями — так человек хотя бы знал, с кем он общается.Пандемия также показала, что многое можно делать дистанционно. Мы перешли на онлайн-консультации и обучение, что оказалось гораздо более эффективным, хоть и рассматривалось предвзято. Очень классно, что дистанционные звонки с врачами стали очень популярны, пациенты могут наблюдаться, не выходя из дома.— Пропало ли сопротивление к вакцинам?— Несмотря на доказательства их эффективности, у многих до сих пор остаются сомнения. Особенно после некоторых спорных исследований о том, что такие вакцины, как AstraZeneca или КовиВак, уже не действуют. Однако как эпидемиологи в момент пандемии мы приняли решение о превентивных мерах, не зная точно, каковы будут последствия. Это был шаг 50 на 50, на первом этапе он оказался успешным. В конечном счете важно было изолировать пациентов, ограничить распространение инфекции, а с последствиями разбираться позже.В целом люди все еще сомневаются в разных аспектах медицины, придерживаясь стереотипов. Например, в онкологии многие до сих пор верят, что стресс вызывает рак, хотя это не так. Микроволновка не вызывает рак, пестициды не вызывают рак. Ну, очень много вещей, которые до сих пор считаются мифами.Очень важно поддерживать контакт между врачом и пациентом. Сейчас, например, в доказательной медицине активно используют систематические обзоры, где на основе множества исследований создается один обобщенный вывод. Это позволяет избежать разнообразных мнений и дает более полное понимание, поскольку не всегда возможно учесть все нюансы, читая каждую статью отдельно. Такой подход помогает получить более комплексную картину и принимать более обоснованные решения. Общение остается ключевым элементом в работе врача, и пандемия это лишь подчеркнула.В Европе принято, что врач всегда прав, и решения не обсуждаются. В России же, если пациент не согласен, он пойдет к другому специалисту. Поэтому важно найти золотую середину — быть авторитетом для пациента, но при этом строить доверительные отношения, не надавливая.— У нас эпидемиологическая ситуация в стране не очень хорошая, есть проблемы со СПИДом, корью и рядом других заболеваний. Как можно обучать население противостоять возникновению этих заболеваний, грубо говоря — просвещать? То есть можно говорить очень много о том, что нужно мыть руки и сдавать кровь раз в год на наличие тех или иных вирусов, но другой вопрос: никто этого не делает. Как эту ситуацию можно поменять?— Я зацепился за две болезни, которые вы назвали. Что касается борьбы с ВИЧ, то важно понимать основы контрацепции и профилактики. Про корь — в России эпидемиологическая ситуация может быть тревожной, но благодаря традиции вакцинации, начавшейся еще в Советском Союзе, нам удалось избежать многих болезней. Затем государство разрешило принимать решение о некоторых вакцинах на усмотрение родителей. И это порождает то, что через какое-то время у нас появляется вспышка кори, потому что до этого, например, кори не было, поскольку все дети и родители были привиты.Миграция людей также способствует распространению инфекций. Мы понимаем, что внутри границ одной страны мы уже не существуем. Кто-то куда-то ездит путешествовать, к нам приезжают из-за рубежа работники, коллеги, следовательно, они могут с собой привезти любой патоген. Поэтому базовые прививки должны быть у всех людей. Важно следить за своим здоровьем и регулярно проходить профилактические мероприятия и помнить, что за своё здоровье несет ответственность прежде всего сам человек, а не государство.— Можете ли вы привести примеры успешных профилактических практик из других стран?— Ну, если мы берем Европу, то здесь надо сделать шаг назад, потому что там нет никакой электронной карты. У них немножко другая страховая система: если в России она как бы государственная, то здесь, с одной стороны, она тоже частично государственная, но люди за нее тоже доплачивают. И это дает стимулы делать какие-то вещи. Например, если ты хочешь вакцинироваться, у тебя в год есть определенный депозит на дополнительные вакцины. Если ты поедешь в Африку, то ты поставишь прививку на деньги этой страховки.Еще в Европе есть такая акция — если ты много ходишь, то в конце года у тебя будет какой-то бонус, кешбэк или скидка. Как у нас, помните, были «Гиги за шаги» (рекламная кампания «Билайна», суть которой заключалась в том, что абонент может получить бесплатный интернет в обмен за определенное количество пройденных шагов, — прим. ред.).В частных клиниках практикуют такую штуку: если в течение года вы не обращались к врачу, то часть суммы, заплаченной за страховку, может быть возвращена.Еще здесь очень активна пропаганда в виде флайеров и каких-то раздаточных материалов. В школе рассказывают о вреде алкоголя и никотина.Здесь, в Германии, много велосипедов. Снег, дождь, слякоть, шесть градусов, а люди на велосипедах катаются. Культура здесь более спортивная: если немцам нечего делать, они идут на хайкинг, целыми днями ходят в горах, дышат свежим воздухом, так проводят время.— Еще я хотела спросить о ваших проектах в Исследовательском центре, направленных на изучение профилактики рака. Скажите, вы фокусируетесь на каком-то одном типе онкологических заболеваний или охватываете различные направления? И применяете ли вы универсальные системные подходы в своей работе?— Я занимаюсь исключительно онкологией, а именно профилактикой и лечением колоректального рака. Моя основная задача — это моделирование различных вмешательств для оценки их эффективности на уровне популяции. Например, в Германии, где живет около 80 миллионов человек, средний возраст выявления рака — 65 лет. Это значит, что важно внедрить эффективные программы скрининга до появления первых признаков заболевания.Мы определяем оптимальный возраст начала скрининга, интервалы между обследованиями, а также оцениваем, какие методы будут наиболее подходящими. Это непростая задача, так как стратегии могут варьироваться в зависимости от пола, возраста и других факторов.К тому же важно учитывать долгосрочные последствия. Например, некоторые подходы могут снизить смертность в возрастной группе 45–65 лет, но при этом приводить к повышенной смертности в 75 лет. Это неприемлемо, особенно в условиях Германии, где средняя продолжительность жизни приближается к 80 годам. Поэтому мы стремимся сбалансировать скрининг для всех возрастных групп, начиная с 45 лет и старше 70.Таким образом, моя работа заключается в создании и анализе сценариев, которые помогут определить наиболее эффективные и продуктивные стратегии, обеспечивающие долгосрочную пользу для всего населения.— Получается, вы занимаетесь в основном исследовательской деятельностью? То есть не лечите людей, так сказать?— Нет. Я пару раз был на колоноскопии, мне показали, как это делается, — я сказал «классно!» и пошел дальше писать свою работу.— А какую исследовательскую работу вы ведете в настоящее время?— Моя диссертация называется «Оптимизация скрининга колоректального рака в Германии, используя различные тесты». Она состоит из трех частей, каждая из которых охватывает важные аспекты исследования. Первый блок — это большой метаанализ, где мы изучили научные статьи, опубликованные с 2006 по 2021 год, классифицировали их по типу исследований [обсервационные или RCT (рандомизированные контролируемые исследования — прим. ред.)] и по методам (колоноскопия, сигмоидоскопия и др.). Мы выяснили, что пациенты, прошедшие разовую колоноскопию, могут до 15 лет спокойно жить без какого-то нового образования. Это имеет прямое отношение к существующей практике в Германии, где рекомендованный интервал скрининга составляет 10 лет.Второй блок посвящен моделированию оптимального возраста начала скрининга для мужчин и женщин с учетом разных типов тестов. Здесь я отдельно анализирую эффективность колоноскопии, которая позволяет одновременно диагностировать и удалять новообразования с высокой точностьюИ третья часть уже связана с экономикой: когда ты считаешь денежку и говоришь, что вот это стоит столько-то, мы здесь сэкономим вот столько-то и лучше сделать вот так.— Возвращаясь к работе в ИТМО, какие у вас впечатления о преподавательской деятельности?— Прикольно, мне нравится. Я думаю, особенно хорошо, что я, как текущий студент, понимаю, что не все откроют учебник и далеко не все будут пересматривать запись лекции. Не у всех одинаковый уровень понимания материала, кто-то схватывает сразу, кому-то нужно чуть больше времени. Поэтому очень часто какие-то вещи я стараюсь объяснять так, как мне бы хотелось, чтобы мне объяснили. И я понимаю, что очень часто люди хотят какой-то пример, поэтому я обращаюсь к студентам, знакомлюсь с ними, узнаю, где они работают, и мы вместе моделируем реальные практические примеры. Я думаю, это ключевой момент, который помогает мне доступно давать материал.— Как вам удается совмещать это все?— Разные часовые пояса! На самом деле все появляется в разное время, мое сотрудничество с Шарите и Институтом тропической медицины завершилось, но мы остаемся на связи. Если им требуется моя помощь, они просто пишут, и я всегда готов помочь. Опять же — возвращаемся к тому, что очень важно иметь контакты. Я обратился к ним как студент с просьбой заняться чем-то полезным, но в Германии это так не работает. Им требуется официальное подтверждение или рекомендация от кого-то, чтобы предоставить тебе возможность участвовать. Даже волонтерская деятельность здесь должна быть формально регламентирована. Потом они перевели меня на студенческий контракт на полставки. Но в любом случае у нас построились хорошие взаимоотношения, сейчас они приглашают меня на конференции и покрывают расходы, я, грубо говоря, ничего от этого не получаю, но и ничего от этого не теряю.Что касается моего текущего места работы, то это часть докторской программы, потому что в Германии важно, чтобы теория шла рука об руку с практикой. Поэтому я учусь в Гейдельбергском университете и одновременно работаю в Национальном центре онкологии и рака.Параллельно я увидел заявку от ИТМО на должность тьютора и решил откликнуться, и вместо тьюторства мне предложили вести курс эпидемиологии в Public Health. И вот сейчас я веду весь курс.Моя работа устроена довольно гибко, и многое наслаивается друг на друга. Удобно работать из дома, хотя дома я тоже не всегда продуктивен, но во время учебного года я стараюсь подсобраться. И я стараюсь неделю делить на дни, когда я занимаюсь определенными проектами. Например, четверг посвящен только работе в ИТМО. Я доделываю презентации, отвечаю студентам, читаю их статьи, вношу какие-то комментарии. А все остальное более-менее складывается само, у меня есть расписание занятий, что очень помогает держать себя в рамках ответственности и эффективно справляться с задачами.— Какой опыт из обучения и стажировок оказался для вас самым ценным? Что из этого вы активно применяете в своей работе?— На самом деле, если говорить обо всех местах, где я учился, работал и приобретал опыт, то сложно выделить что-то одно. Я верю в триангуляцию знаний: раньше было достаточно закончить институт и построить карьеру в одной специализации и заниматься этим всю жизнь. Сейчас же мы видим, что очень много людей получают образование, к примеру, маркетолога, а потом идут на бизнес-аналитику, то есть по сути темы схожи, но могут по-разному применяться. Но у них две ипостаси. Они понимают, что сегодня уже нужно быть более разноплановым человеком, мультизадачным, многогранным.Поэтому — почему я сказал «триангуляция»: есть три базовых образования, которые дают тебе возможность перемещаться из одной ипостаси в другую. Если вот так взять все места, где я проучился, я могу спокойно взять опыт с одного места, пойти в другое. У меня есть знание английского, навыки медицины — я пошел в науку. Сейчас я заканчиваю делать анализ по данным, то есть я уже аналитик данных. Я научился анализировать данные, разобрался с консультацией, стал консультантом по данным. Потом понял, как это объяснить людям, и начал преподавать.Этот процесс напоминает снежный ком: ты постоянно развиваешься. Думаю, главный ответ на вопрос заключается в том, чтобы всегда поддерживать высокий уровень компетентности в том, что ты делаешь хорошо, и стараться лучше делать то, что ты не любишь делать. Умение хорошо справляться с тем, что нравится, — это здорово, но справляться с нелюбимым — это необходимая часть пути.— Давайте завершим небольшим блицем. Можете ответить на вопросы двумя-тремя словами или больше, если хочется. Что бы вы посоветовали молодым исследователям, которые хотят построить карьеру в медицине в мире?— Подписаться на международные журналы, больше читать.— А если в России?— Подписаться на международные журналы, больше читать.— Есть ли у вас мечта, связанная с профессией?— Звучит очень амбициозно, и не хочу никаких осуждений. Я хочу оставить не просто тире между двумя датами, а параграф в учебнике.— Что вас вдохновляет каждый день продолжать работать и развиваться в столь сложной, но важной области?— Голод того, что ты можешь улучшить то, что ты сделал вчера. Объясню: когда я делаю график, я на него смотрю через неделю и думаю, что он ужасен, его невозможно понять, и я его заново переделываю. И каждый раз это доходит до абсурда.Автор: Азалия Минапова.

Медицина в эпоху перемен: интервью с Дмитрием Сергеевым
© InScience