«Это было чудовищное гестапо!»
Москвичка Яна Кузнецова много лет проработала в Медицинском исследовательском центре психиатрии и наркологии имени Сербского. Однако вызвала настоящий ажиотаж, рассказав о другом месте своей службы. «Когда-то очень давно, в студенческую пору, мне довелось работать в психиатрической больнице на улице 8 Марта. Той, что расположена на окраине Петровского парка, неподалеку от станции метро Динамо. Выскакиваешь из метро, быстрым шагом по аллее и вот она – такая удивительная ограда с башенками и ворота, за которыми открывался… ад», - написала она в группе «Москва моя» в сети Facebook. «Мослента» попросила Яну вспомнить о том, с чем ей пришлось столкнуться в те годы, и записала ее монолог.
«Страха не было»
Я попала в Центральную клиническую психиатрическую больницу, будучи еще студенткой Первого меда - я окончила третий курс и решила, что хочу подработать в качестве среднего медперсонала. То есть – медсестрой. У меня недавно родился ребенок и были нужны деньги. Это был июль 1990-го, каникулы…
Почему именно сюда? Ну, я же хотела работать в психиатрии! Страх? Нет, страха не было: я родилась во врачебной семье, ходила в психиатрический кружок на кафедре и, в принципе, понимала, с чем должна столкнуться на практике. Но столкнулась совсем с другим…
«Грязь и нет ни-че-го»
Меня взяли медсестрой в детское отделение и в первый же день работы я поняла, что это – какое-то чудовищное гестапо.
В отделении находилось порядка 50 детей, распределенных по двум огромным палатам. В одной лежали ребята 6-11 лет, в другой – с 11 до 14-ти. Меня прикрепили к маленьким.
А теперь представьте себе: в палате непролазная грязь и нет ни-че-го, кроме кроватей и постельного белья. Все украдено!
Ординаторская располагалась за границами отделения. Там же был кабинет заведующей. Что это означало на практике? Что ни врачи, ни завотделением к детям практически вообще не совались. А дети? Что дети… Это же была больница, в которую, по идее, должны были привозить детей, с которыми не могут справиться подмосковные специалисты. На самом же деле сильно больными там были единицы. В основном это были ребята из интернатов и детских домов со страшной педагогической запущенностью, но не с серьезными психиатрическими диагнозами. Зачем их сюда отправляли? Потому что их некуда было деть на лето – пионерские лагеря от них категорически отказывались.
«Били, запугивали, вводили сульфазин»
Прогулки? Какие тут прогулки! В больнице их тут же начинали пичкать препаратами – просто так, на всякий случай. Еда? Она тоже была украдена. На завтрак к каше не давали даже масло, соки (такие, в маленьких бутылочках) разбирались сотрудниками отделения. И стоял таз с несвежим хлебом.
После завтрака всех отправляли в так называемую игровую комнату. В ней тоже не было ни-че-го! Только лишь стоящие по периметру стулья и пластиковое помойное ведро. На этих стульях дети должны были просидеть три часа. Такое и совершенно здоровый ребенок не выдержит, а тут все же – психиатрическая больница. И дети не выдерживали. За это их били, запугивали, вводили им сульфазин.
«Смотрели, как на ненормальную»
«Надо что-то делать!» - подумала я тогда. И решила, что попробую в игровой комнате детей развлекать. Приносила им из дома какие-то игры, книжки. За это на меня жутко наорали другие медсестры: мол, от этого детям только хуже, потому что ты уйдешь, а они останутся. «Кто мешает вам делать то же самое?» - спросила я. Но на меня посмотрели, как на ненормальную.
Или вот холода. Никто никакие окна в отделении не заклеивал, поэтому в ноябре там стоял собачий холод. И вот сидят в коридоре эти бабищи в ватниках, пьют чай. А потом вытаскивают из палаты какого-нибудь особо шумного ребенка, этого несчастного тощего 9-летнего шибздика, и ставят его босиком на холодный пол, запрещая ему даже переминаться с ноги на ногу. А облокотится о стену – могут побить.
Еще – повальный педикулез. Я ходила в аптеку и на свои деньги покупала средства от вшей. А что в 1990-м году там было? Только чемеричная вода, XIX век.
Потом… Эти дети – они же все время есть хотят! Их – надо, не надо -пичкали психотропными препаратами, чтобы они ходили заторможенные, как амебы. А психотропные же стимулируют аппетит. И вот ребята воровали в столовой хлеб из таза, чтобы потом съесть его под одеялом. Кому это мешало? Но, что вы! Наказывали за это так, что мало не покажется.
Заведующей было на это абсолютно наплевать. Но я, 22-летняя, еще пребывала в каком-то идеализме, поэтому пошла к завотделением, чтобы все ей рассказать. Зашла к ней в кабинет, села и начала говорить. А она смотрела какие-то документы. Потом подняла голову, посмотрела на меня. «Вы все сказали?» «Все», - ответила я. И тогда она протянула мне лист бумаги: «Пиши заявление об уходе!» Это был декабрь. Я успела проработать тут всего пять месяцев и до сих пор переживаю, что принимала участие во всем этом кошмаре, пусть и стараясь его исправить.
«Сейчас тем людям не помочь»
Дети… Они мне всегда там радовались. Я до сих пор помню, как некоторых из них зовут. Но о том, как сложилась их судьба, я не знаю ничего. Скорее всего, они отлежали в этой больнице, сколько было положено, потом вернулись в свои детские дома, а следом, наверное, пополнили армии беспризорников, которых было полно в 90-е годы, шатались по вокзалам, попали в тюрьмы… Увы, сейчас уже тем людям не помочь.
А я… Я окончила институт, ординатуру, работала в институте Сербского. Понимаете, да? Я не какая-то слабонервная, не нежная барышня, ситуация с той службой в психиатрической больнице меня не прибила, но… Ужас от всего этого испытываю до сих пор. Я вспоминаю этих больничных теток и думаю: «Как вы так могли? Ведь у всех вас были свои дети, внуки! Откуда в вас эта жестокость?»
Слава богу, говорят, там сейчас хороший главврач. Надеюсь, он все исправил.