«Мы всех обязательно вылечим»

«Лента.ру» продолжает цикл публикаций об истории психиатрии и о том, как в разные годы она помогала церкви, обществу и государству бороться с инакомыслящими и прочими нежелательными элементами. В предыдущей статье мы рассказали истории двух россиян, которые в новой России столкнулись с советской практикой борьбы с неугодными при помощи психиатрии. Однако врач-психиатр высшей категории с 40-летним стажем считает, что сегодня стало гораздо сложнее упрятать человека в лечебницу и иногда это становится проблемой. Да и советским диссидентам курс лечения в психиатрических клиниках, несомненно, пошел на пользу. Об этом и о том, в какой момент странное поведение становится поводом для беспокойства, он на условиях анонимности рассказал специальному корреспонденту «Ленты.ру» Петру Каменченко.

Петр Каменченко: Разговоры о карательной психиатрии не утихают, несмотря на смену политических режимов. В чем причина такого пристального интереса к этой теме?

Психиатр: Представьте, есть человек — и у него ничего не болит. Если бы у него болел зуб, он бы побежал к стоматологу, нога — к травматологу. А тут он себя ощущает вполне нормально, что характерно для многих психических расстройств. При тех же расстройствах шизотипического спектра весьма характерно отсутствие критики к своему состоянию.

И этого человека при его полном субъективном благополучии берут под локотки и куда-то везут, оформляют госпитализацию через суд, и он оказывается в больнице. Там его держат насильно и делают ему какие-то уколы. При этом он знает, что некие люди уже стоят на Пушкинской площади с плакатами против психотронного оружия.

А он на себе тоже ощущает неприятные воздействия, которые, по его мнению, идут от неких злонамеренных лазеров, от страшных вышек 5G. И кто-то за этим воздействием стоит. А после выписки, если его не долечили, он тоже отправляется на Пушкинскую площадь протестовать против произвола карательной психиатрии. Это чисто клинические аспекты.

Во-вторых, нужно учитывать существование мощного антипсихиатрического движения. Всплески антипсихиатрических волн периодически прокатываются по всему миру. Пример тому — фильм «Пролетая над гнездом кукушки», который вызвал волну ненависти к психиатрии в конце 1970-х.

Советскую психиатрию неоднократно обвиняли в злоупотреблениях в угоду власти. Насколько эти обвинения были обоснованы?

Это был абсолютно политический заказ. Работая в психиатрии с 1983 года, я за всю жизнь встречал лишь несколько случаев умышленного злоупотребления, да и те примеры «карательной психиатрии» были связаны с криминальными структурами. Правда, работал я в столице.

Что касается известных диссидентов, которые находились в психиатрических больницах, то у них были определенные черты личности — дисгармоничные, чаще паранойяльные. И по законам того времени их можно было госпитализировать, а можно было судить по уголовной статье, под которую все они попадали…

Но ведь существовали же спецбольницы? И раньше они были в структуре МВД...

Раньше только их охрана была в структуре МВД. А сами спецбольницы существуют и сегодня — они служат для оказания принудительного лечения. Его применяют, если человек совершил преступление, подлежащее уголовному наказанию, но был признан комиссией невменяемым — то есть не отвечал за свои поступки.

Суд в свою очередь признает преступника невменяемым, и только после этого его отправляют в спецбольницу. Подобные учреждения подразделяются по типу охраны. В одни идут мелкие воришки, в другие — маньяки, совершившие серийные убийства под воздействием своих психотических переживаний.

А как же отправка людей в сумасшедшие дома за политические убеждения?

Да, отправляли. Но, как правило, эти люди имели особенности психики паранойяльного склада. И уж лучше их было своевременно положить в больницу, иначе они бы в тюрьму сели. Существует мнение, что в психбольницы отправляли инакомыслящих, на которых невозможно было завести уголовное дело, но это не так. Тогда было возможно все. С тем, чтобы завести дело, осудить и отправить в Сибирь, проблем не было.

После введения в 1992 году в России нового закона «О психиатрической помощи» в течение двух лет были сняты с учета до 1,5 миллиона человек. Они что, все оказались здоровы?

Это происходило постепенно. Новый закон, новые требования. Раньше это называлось «учет», сейчас подчеркивается, что слова такого нет — есть «диспансерное наблюдение». Снимали с диспансерного наблюдения пациентов, которые по критериям закона 1992 года подлежали этому снятию: тех, у кого давно не было обострений, наблюдалась длительная ремиссия, кто не получал лечения. Снимали комиссионно. И сейчас этот процесс постепенно идет.

Есть ли сегодня возможность для использования психиатрии в карательных целях?

А зачем? Ведь есть более простые пути, чтобы расправиться с неугодными. Более того, с принятием нового закона о психиатрии появилась прямо противоположная проблема: теперь положить психически больного в клинику без его согласия стало почти невозможно.

Из личной практики такой случай вспомнился. Бабушка, живет в центре города: на Тверской, на пятом этаже сталинского генеральского дома. У нее 20 кошек и 20 собак, и все они гадят в квартире. Жуткий запах, моча протекает на нижние этажи.

Что можно сделать? Осмотреть бабушку, в соответствии с требованием статьи 23-го закона. И вот специалисты приходят к ней домой и действуют в соответствии с законом. Но они не находят у бабушки ни прямой агрессии, ни беспомощности, ни зафиксированного текущего расстройства вроде прогредиентной шизофрении.

И получается, что бабушка не подлежит не только госпитализации, но даже диспансерному наблюдению. Если она согласится, ее можно провести через психолога, который выявит у нее умеренные расстройства личности. На этом — все. Оформляется медицинская документация и кладется на полку. Больше того: если по улице бегает человек с топором, но у него не зафиксировано тяжелого психического расстройства, госпитализации он также не подлежит. Это дело полиции.

А что же тогда служит основанием для недобровольной госпитализации?

Чаще всего — беспомощность, в случаях с пожилыми и одинокими людьми. Это основание применяется, если у человека, оставленного без психиатрической помощи, состояние здоровья будет ухудшаться. При этом, согласно закону, у него должно быть официально признанное тяжелое психическое расстройство.

Отличается ли число сумасшедших среди людей разных профессий?

Ну смотрите, среди творческой интеллигенции тех, у кого есть личностные расстройства, явно больше, чем по популяции. Или взять физиков-ядерщиков: у них в институте даже свой диспансер был, чтобы талантливых гениев сохранить, а не ставить на официальный учет. Но и среди низкоквалифицированных рабочих хватает людей со странностями — они там накапливаются.

В обществе широко распространено мнение, что гениальность и помешательство всегда сопутствуют друг другу. Вы тоже так считаете?

Да, это так. Можно еще раз вспомнить Ганушкина, который полагал, что люди абсолютно психически здоровые мало что дают обществу, а вот шизоиды дают и нарциссы дают. Ганушкин даже, бывало, восклицал: «Какой интересный психопатище!»

Такие личности обеспечивают популяции вариабельность. Иными словами, у всех людей присутствуют одни и те же личностные черты, но развиты они по-разному. У гармоничных личностей — равномерно, поэтому они стабильны, что важно для стабильности цивилизации в целом. И каждая здоровая личность несет в популяцию стабильность.

А вот личность дисгармоничная стабильности не способствует. Она расщепляется и не дает потомства. Но если одни личностные черты у нее нивелированы, то другие гиперболически выражены.

И вот за счет этого получается, скажем, советский физик Лев Ландау, у которого гениальность сочеталась с отношениями с женщинами на грани патологии. Или писатель Гоголь. Таких примеров множество — именно такие люди дают популяции вариабельность.

Особенно когда она проявляется в самом раннем детстве. Мне всегда печально видеть, когда мамаши восторгаются гениальными отпрысками — всеми этими вундеркиндами. Как психиатр я знаю, чем это часто заканчивается.

В лучшем случае вся эта ранняя гениальность тихо уходит, и ребенок становится обычным, сереньким. А в худшем — развивается в болезнь, в буквальном смысле в помешательство. Мне кажется, самый здоровый ребенок — это двоечник, желательно с хулиганцой.

Все люди разные. Некоторые ведут себя странно и вызывают раздражение, но это не означает, что они больны. Как отличить норму от патологии? Где граница?

Это самый сложный профессиональный вопрос. Петр Ганушкин — психиатр эпохи, каким его признавало мировое сообщество, — считал, что такой границы нет, а есть достаточно широкая полоса между нормой и патологией. Дозволенная ширина этой полосы определяется договоренностью внутри профессионального психиатрического сообщества. Для разных культур она разная.

Представьте, какая-нибудь центральная Африка, ночью вокруг костра пляшут некие люди под звуки тамтамов. А рядом сидит психиатр и видит, что все они находятся в состоянии измененного сознания. Это факт, но как определить, у кого из них это состояние эндогенной природы, кто принял психоделик, кто до этого получил по голове топором, а кто находится в истерическом коллективном трансе?

Все это разные состояния, но навскидку их проявления похожи. А тут еще культурный и речевой барьер. Как тут разберешься, где все еще норма, а где уже патология? Это не просто моя фантазия, это случай из практики одного уважаемого коллеги, который несколько лет работал в Африке.

Чтобы отличить норму от патологии, нужно не только в совершенстве знать психиатрию и обладать клиническим типом мышления. Необходимо иметь хорошее общее образование: понимать вопросы диалектики, понимать, что такое менталитет, что такое парадигма, экономическая формация, разбираться в национальных, религиозных, культурологических особенностях людей.

Есть мнение, что главное отличие нормы от патологии — это социальная адаптация. Если человек социально адаптирован, совсем неважно, какой у него характер и проблемы. Но если его психическое состояние мешает адаптации — это уже патология...

Это определение психического здоровья, которое дает Всемирная организация здравоохранения. Норма — это общее благополучие человека, а не только отсутствие у него патологии. Но единого определения психического здоровья просто не существует.

Как вы считаете, накладывает ли работа с психически больными определенный отпечаток на врача? Проще говоря, действительно ли психиатры по большей части сами сумасшедшие?

У людей определенного склада есть склонность к определенным профессиям. Такая же склонность у определенных личностей существует к психологии и к психиатрии. Поэтому среди психиатров изначально действительно много чудаков, но потом они отсеиваются.

Дело в том, что психиатры, в отличие от психологов, проходят более жесткий профессиональный отбор. Я не знаю, кроме психиатрии, таких мест, где бы предъявлялись столь жесткие требования к личности. Психиатр постоянно работает в напряженных рамках исключительно суровой профессии, в условиях постоянных личностных конфликтов: врач — пациент, врач — родственник…

Чтобы удержаться в этой профессии, нужно пройти очень жесткий естественный отбор. Если личность чудная, то она в психиатрии надолго не задерживается. А у психологов такого естественного отбора не происходит — и чудаки накапливаются в их среде. Но мы их обязательно вылечим. Мы всех вылечим.